По большому счету, Арина была с ним согласна. Даже представить страшно: чтоб, к примеру, Майку… чтобы какой-то мерзкий подонок что-то сделал с Майкой… уж конечно, такой подонок заслуживал… может, Арина сама бы его… собственными руками…
— Убийца-то его даже до колонии не доехал, — задумчиво проговорила она, — на этапе забили до смерти…
— Знаю, — равнодушно кивнул Морозов. — Зеки — не ангелы, но насильников там очень не любят. Тем более педофилов. А сам насиловал или только помогал — это им все равно.
— Да это понятно, — она покачала головой. — Но, Александр Михайлович, почему такой вот… гад… так вольно жил — пока не убили? Куда наши с вами коллеги смотрели? Неужели никто из пострадавших от него не осмелился с заявлением прийти?
— Даже изнасилование, Арина, трудно доказывается, про растление и говорить нечего. Поэтому, должно быть, потерпевшие не бегут бегом с заявлениями. Да и стыдятся, чего уж там. И уж тем более мальчишки. Так и живут потом всю жизнь, стараясь забыть. Ну а продюсер этот еще и образованный был, про следы все знал, мыться своих гостей заставлял чуть не с хлоркой. Да и пацанов ему притаскивали, естественно, из… низших. Кто там жаловаться пойдет? И платил он, как я понимаю, неплохо, для бедного пацана это могло быть целое состояние. Хотя, как выяснилось, в запале мог и силу примнить…
Арина боялась не то что пошевелиться — дышать боялась. Чтоб не спугнуть нечаянную откровенность. Халыч, казалось, забыл о ее присутствии, словно сам с собой говорил — медленно, тихо, задумчиво:
— Не всегда же деньгами можно обойтись… Один из мальчиков… ну то есть мне про одного известно… может, и больше таких случаев было, только наружу не вылезло… То ли мальчишка сопротивлялся очень уж, то ли продюсер этот чрезмерно увлекся… короче, придушил он пацана… Единственный сын у матери, она очень быстро тревогу подняла, так что от тела избавиться не успели, повезло тогда, свидетели машину заметили…
— И? — Арина подалась вперед, едва не соскользнув со стула.
— И ничего, — горько усмехнулся Морозов. — У продюсера-то и деньги, и связи имелись. Ну и адвокатишка тоже… ловкий. Результаты экспертиз подчистили…
— Но… как это вообще возможно?
Морозов поглядел на нее с недоуменным интересом — как будто заоконная синица вдруг запела арию Мефистофеля из оперы «Фауст»?
— Ты ж все-таки не первый год в следствии, что это тебя так поразило? Думаешь, все такие, как наш великий Семен Семеныч? Эксперты тоже разные бывают, и некоторые очень даже не прочь превратить свое профессиональный статус в материальные блага. Кого-то купили, кого-то припугнули, внезапно оказалось, что пацан просто в гости к доброму дяде зашел, по собственному желанию, не только изнасилование, а даже и половой контакт, как это в отчетах пишут, не подтвердился. Тем более что тело, насколько я понимаю, продюсер сразу помыл. Тут еще откуда ни возьмись появилась психиатрическая экспертиза, дескать, мальчик был нестабильный, нервный.
— В смысле — сам повесился?
— Вот именно. Несчастный продюсер пытался своего гостя в чувство привести, но тщетно, в результате чего заполучил тяжелый стресс, требующий лечения в условиях швейцарской клиники. Вот и все.
— А… мать…
— Мать в психушку угодила. Пыталась на этого продюсера с ножом кинуться, признали опасной, поместили на принудительное лечение. С головой-то у нее после смерти сына и впрямь не очень стало. Да она и сама умерла лет уж… давно, в общем.
Какая подлость! Арине хотелось вскочить и со всего маху шандарахнуть кулаком в стену. Нет, она, конечно, не нежная наивная фиалка с филфака, и на следствии, правильно Морозов сказал, не первый год… но — какая мерзкая подлость! И, главное, зачем понадобилось заново всю эту пакость ворошить?
— Александр Михайлович, но зачем Шубину…
Он покачал головой:
— Не знаю. Хуже того — не понимаю. Не мог он…
Некоторое время они молчали.
— Глупость какая-то, — повторил Морозов. — Нет, правда. Вот смотрю я на эту писанину, и почерк вроде шубинский, я, конечно, не так чтоб очень его помню, но вроде его рука… а в голове туман. Каким боком тут Степаныч, что за сумасшествие… Зачем ему… И связей никаких не прослеживается. Ну то есть практически никаких. По убийству священника он осуществлял оперативное сопровождение, это он еще в другом районе работал, ребята рассказывали, дело громкое было.
— Ему осужденный из колонии написал, что умирает, просил обелить имя хоть после смерти.
— Вот оно как? Допустим, с этого дела он начал, а остальные? Да еще вот так вот: я, дескать, их всех убил. Не понимаю…
Александр Михайлович опять задумался. Надолго, минуты на две.
— Ладно, отставить эмоции, давай поглядим на факты. Пусть я Степаныча знал сто лет… допустим, чужая душа — потемки. Допустим, я знал его не с той стороны. Оставим психоложество — мог, не мог. Только дилетант выбирает подозреваемых, взвешивая мотивы. Профессионал сравнивает возможности.
Арина даже улыбнулась — так это напомнило когдатошние его лекции. И голос, и взгляд, и фраза эта — про дилетантов и профессионалов — были из тех давних времен, когда она только в мечтах видела себя следователем.
— И вот с возможностями как раз тут… не очень. Вот тут, — он обвел «пожар в бане». — Погоди-погоди… кто ж его вел-то? Эх, старею, видать…
— У Глушко оно было в производстве, — подсказала Арина.
— Да, точно. Она тогда только-только на следствие пришла… Так вот, — добавил он совсем другим тоном, деловым и внятным. — По другим делам точно не скажу, смотреть надо, проверять, но вот на этот эпизод у Степаныча алиби. Не абы какое, железобетонное. В госпитале он тогда лежал… — Морозов хмыкнул и покачал головой. — Такая вот петрушка. В общем, с тем же успехом можно меня подозревать, — он помолчал, дернул плечом, поглядел зачем-то на потолок. — Или тебя. Или Пахомова. Или, к примеру, секретаршу Еву. Или дворника дядю Васю.
— В госпитале? Действительно, идеальное алиби… — немного помолчав, Арина продолжила задумчиво. — В любой больнице, кроме главного входа, есть куча служебных, не считая прочих лазеек. На главном входе охрана и все такое, а на служебных… в госпитале, наверное, так же? Черная лестница, где все курят, или что-то в этом роде. Или оттуда нельзя потихоньку выйти?
Александр Михайлович поглядел на нее странно: не то уважительно, не то… испуганно. Покачал головой, нахмурился:
— Правильно мыслишь. Только ни потихоньку, ни как-то еще Егор тогда выйти не мог. Служебные ходы и черные лестницы в госпитале есть, конечно, но он точно не мог. Не в том смысле, что не стал бы, а… физически не мог.
И опять посмотрел тем же странным взглядом. Арине даже стыдно немного стало за свои предположения. Но… Морозов ведь сам ее учил — про мотивы и возможности. Можно сколько угодно рассуждать о том, способен ли некий Вася на убийство, сколько ни рассуждай — все равно ошибешься, чужая душа — потемки. Но если некий персонаж пал от удара в левый висок, а у Васи только левая рука имеется — вот тогда точно гипотетического Васю из подозреваемых можно исключить. Или, к примеру, он в этот момент находился на телевидении, причем в прямом эфире — две сотни зрителей, софиты, операторы и так далее. Вот тогда точно — не мог. А из госпиталя выйти — невелик фокус.
