Эрик только плечом повел и усмехнулся:
— Доброе утро, госпожа, карета подана! Что вас удивляет? Кто хочет сделать — ищет возможности, кто не хочет — причины. А уж в наше-то информационное время — тем более. Не так уж много Арин в окрестных домах. Ну и, каюсь, от булочной я немного последил, — он покаянно развел руками. — Грех было бы потерять такую очаровательную девушку.
— А ничего, что очаровательная девушка сама — следователь? — неожиданно брякнула Арина. Обычно она старалась о работе не распространяться, отделывалась нейтральным «госслужащая», слишком уж часто бывало, что очередной «претендент», услыхав «страшное» слово, моментально скисал и, как Арина это называла, самоликвидировался.
Этот, однако, не только не испугался, а словно бы даже обрадовался:
— Правда, что ли, следователь? Так это ж здорово! Значит, не только красивая, но и умная. И вообще… забавно. Вроде как коллеги получаемся.
— Ты опер что ли? — Арина недоверчиво оглядела отделанный кожей салон машины: честный опер такую тачку себе точно позволить не мог бы. А нечестный… Ох ты, батюшки, зачем мне это?
— Да нет, — он засмеялся. — Какой из меня опер. Я комфорт люблю. Адвокат я. Точнее, пока помощник адвоката, так удобнее. Но перспективы вполне радужные, вплоть до партнерства в компании. Ну как, я достаточно внушаю доверие, чтобы решиться на совместный ужин? Вот прямо сегодня?
Разумеется, она согласилась. Но все-таки не на сегодня, а на завтра. Но почему бы и нет? И почему бы не согласиться заодно воспользоваться и «транспортными услугами».
— Можешь подвезти меня к юрфаку… коллега, — добавила она с коротким смешком. Коллега! Действительно забавно.
* * *
Белая коробка кондиционера над тяжелыми шторами казалась чужеродной, почти неуместной. Здание было старым, и все в тесном, не больше собственной Арининой клетушки, кабинете было старым — шторы, узкие «библиотечные» шкафы вместо общепринятых нынче стеллажей, потертая кожаная обивка стульев и угловатого, с жесткими валиками подлокотников дивана, письменный прибор на громоздком мраморном основании. Сегодняшними, кроме кондиционера, были только трубки дневного света под высоким потолком да плоская коробочка закрытого ноутбука возле письменного прибора.
Где-то далеко накатывал и стихал многоголосый гул — будущие Аринины коллеги выплескивались после лекций и семинаров из высоченных дубовых дверей с отполированными тысячами ладоней латунными ручками-перекладинами, смеялись, гомонили, их пестрая толпа перетекала к другим аудиториям, скрывалась за ними, смолкала… С тех пор как Арина тут училась, к старому зданию добавилось два новых. Она заходила туда несколько раз, смотрела отчужденно, чувствуя себя в «родных пенатах» не то что посторонней — инопланетянкой. Просторно, красиво, удобно… какое это может иметь отношение ко мне? И светлые стены не шептали обещающе: «Будущие юристы», а звенели одобрительно «Молодеж-ж-жь». Арина помнила, как вдохновляло ее это определение — «будущий юрист». Ничего плохого в новых зданиях юрфака, разумеется, не было, совсем наоборот. Но старое нравилось ей куда больше.
Пробившийся между шторами солнечный луч высветил посреди темноватого кабинета как будто стену из беспорядочно пляшущих золотых искр — пылинок. Стена эта прошла по темной столешнице, как граница: с одной стороны Арина, с другой — Морозов. Какой-то словно бы незнакомый, даже чужой.
— Александр Михайлович, вы хорошо себя чувствуете? Может, зря я вас отвлекаю.
Ей и впрямь вдруг показалось, что посоветоваться с Халычем было не очень хорошей идеей. Что у него, собственных дел мало, чтоб еще и в Ариниых разбираться? В Питере как-то собственными силами обходилась, а тут за помощью вдруг побежала. Может, лучше извиниться за беспокойство и уйти?
Но мысль продержалась не больше пары секунд.
— Нормально, девочка, — слабо улыбнулся Морозов. — Просто не молодею, знаешь ли.
Выглядел он, однако, не так чтоб нормально. Арине вдруг бросилось в глаза, как сильно Учитель постарел. Резко обозначившиеся носогубные складки сделали лицо каким-то обвисшим, кожа серая, губы иссиня бледные — с сердцем, что ли, неполадки? Или просто ночь не спал, заработавшись — вон какие тени вокруг глаз? Или это солнечный луч так неудачно падает?
— Давай, давай, выкладывай свои бумаги, — поторопил ее Морозов. — Ты по самоубийству Шубина ведь прибежала?
— Откуда вы… — Арина осеклась. Все ж таки до того, как вовсе уйти на преподавательскую работу, Халыч отработал на следствии… сколько? двадцать лет? двадцать пять? И не просто следователем, а — Следователем, до сих пор о нем легенды рассказывают. Уж конечно, он продолжает «держать руку на пульсе».
По губам «легенды следствия» пробежала саркастическая усмешка. А может, не саркастическая, а наоборот — понимающая. Не разберешь: мелькнула и нет ее.
— Сомневаешься, сам ли он? Я, пожалуй, тоже бы на твоем месте сомневался. Не тот Шубин был мужик, чтобы… — он не договорил. — А уж чужие грехи на себя брать, да еще таким… специфическим способом… Там ведь, насколько я понял, полноценное предсмертное признание?
Арина кивнула:
— Правда, в письменном виде, но Молодцов говорит, его рука. Ну и почерковедческую я назначила, для уверенности. Все-таки записка, а не видеообращение, там бы уж наверняка было.
— По последним данным, — усмехнулся Морозов, — уже появились программы, с помощью которых можно на видео любой текст в уста человеку вложить, так что и это не наверняка. Да и не любил он этих новомодных технологий. Эх, Егор Степаныч… как же ты… зачем? Почему даже не попытался со мной поговорить?
— С вами? — насторожилась Арина.
— Ну не с психотерапевтом же! Нас, стариков-то, немного уже осталось… Но зачем он… не понимаю. Сколько убийств он на себя взял?
— Семь, — Арина выложила на стол копию предсмертной записки Шубина. Это было, конечно, процессуальное нарушение, но в конце-то концов — от кого тайна следствия?! Да и какой сейчас в ней смысл? Халыч столько десятилетий отработал, эксперты у него с руки едят, сами за консультациями обращаются, при желании он эту записку и в оригинале может увидеть — сразу, как только подобное желание у него возникнет.
Проглядев текст, Морозов покачал головой — недоуменно и вместе с тем недовольно.
— Глупость какая-то! Зачем он это написал? Да еще кучу такую… непонятную. Где имение, а где вода? Значит, Надежда Константиновна посоветовала ко мне обратиться? Уж не знаю, будет ли от меня толк. Помнить-то, конечно, помню. Хотя наверняка не настолько отчетливо, как она сама, — он усмехнулся, — так — в общем и целом.
— Яковенко говорила, убийство продюсера вы расследовали…
Морозов молчал долго, минуты полторы, потом вздохнул и как будто сгорбился:
— Верно. Не хотел вспоминать. Очень уж гадко внутри. Нам, конечно, такое не положено, мы ж на страже закона, а потерпевший есть потерпевший… но иногда думаешь: собаке собачья смерть. Как этому вот…
