— Кто выезжал?
— Плюшкин.
Пахомов кивнул.
— А соседка как?
— По-моему, нормальный свидетель. Не сочиняет.
— Телевизор?
— Возможно. Хотя странно. Посмотрел телевизор и застрелился?
ППШ промолчал, только смотрел выжидательно.
— Второе. В квартире порядок. И это не предсмертная генеральная уборка, а… В общем, это не логово отчаявшегося алкоголика, а жилье человека, который свою жизнь контролирует.
— Медкарту запросила? И финансовые дела попроси Оберсдорфа глянуть.
Ну да, если речь заходит о самоубийстве, первая мысль — не было ли у человека болезни какой-нибудь безнадежной и мучительной. Или долгов неподъемных.
— По финансам Левушка мне скоро перезвонит, а по медицине пусть сперва Плюшкин поглядит, может, и без медкарты все ясно будет.
— Мне тоже не верится, чтоб Степаныч вот так… — сказал вдруг Пахомов. — Не тот человек.
— Все так говорят, Пал Шайдарович, слово в слово. Не тот человек. Чужая душа, конечно, потемки, но, по-моему, это было во-вторых. В-третьих, с оружием есть неясность. Летальный выстрел был сделан из «беретты», ну, по крайней мере она там рядом лежала, еще подтверждение от баллистиков нужно, когда Плюшкин пулю извлечет.
— Не тяни.
— Из «макарова», что в ящике стола лежал, тоже недавно стреляли.
— Все?
— Если бы. Главное — записка предсмертная. Вот, — Арина протянула ему листок. — Это копия, оригинал я на графологию отдала, хотя Молодцов говорит, шубинская рука.
— Шубинская, — подтвердил Пахомов, пробежал глазами недлинный текст и присвистнул. — Степаныч что, с ума сошел? Хотя если застрелился, может, и сошел. Они же все раскрытые, ладно бы висяки. Но почему… — он провел пальцем по перечню, медленно, останавливаясь на каждом пункте, как будто на ощупь хотел что-то уловить.
— Почему именно эти убийства? Вот и я так же подумала. Даже если у него в мозгах помутнение случилось, все равно непонятно. И главное, Пал Шайдарович, у него папки по всем этим делам полнехоньки, то есть он давно материалы по ним собирал, еще до отставки начал. Я хочу из архива их взять и посмотреть.
— Посмотри. Что еще? — он проглядел листок с планом мероприятий. — Многовато напланировала. Ну почерковедческая и баллистика — это да, а что за следственный эксперимент со стрельбой?
— Во-первых, понять, телевизор соседка в полночь слышала или реальный выстрел. И, во-вторых, проверить, могла ли она не слышать летального выстрела. В четыре утра который. Дом-то панельный.
— Ладно, проверяй. Если это инсценировка… — он помотал головой. — Версии-то есть, зачем такое?
— Пока только бредовые.
— Например?
— Например, кто-то ненавидит правоохранительные органы настолько, что убить ему мало, надо почернее вымазать.
— Ничего так у тебя фантазия, — усмехнулся начальник. — Богатая.
— Или, допустим, кому-то нужно было именно Шубина дискредитировать. Если он что-то такое знал, и после его смерти эта информация могла бы всплыть. Его ж в подобной ситуации даже убить просто так нельзя было.
— Это лучше. Знать он мог много. Ладно, работай. УПК тебе десять дней на решение дает, вот и используй их. Следователь, конечно, лицо процессуально независимое, но лишнего лучше не возбуждать. Чтоб за отсрочками потом не бегать.
Услыхав про независимость следователя, Арина едва не поперхнулась, проглотив смешок. Нет, формально так оно и было, но… как в том анекдоте: съесть-то он съест, да только кто ж ему даст. Но вслух сказала кротко:
— Ясно, Пал Шайдарович.
Она уже взялась за ручку двери, когда Пахомов ее остановил:
— Кстати, об отсрочках. Заберешь у Карасика дело по галерее.
— Художественной? — переспросила зачем-то она.
— У нас другие есть? Попытайся разговорить главную свидетельницу и, если нет, приостанавливай дело.
Арина хотела было выспросить еще какие-нибудь подробности, но Пахомов уже уткнулся в свои бумаги, только рукой махнул и буркнул:
— Иди работай.
Пожав плечами, Арина вышла в приемную.
— Чай будешь? — гостеприимно предложила Ева, тряхнув локонами. На этой неделе — рыжими. Косметикой она пользовалась более чем умеренно, а вот с волосами экспериментировала часто. Может, поэтому выглядела куда моложе своих «около сорока», так что Евой Ричардовной ее не называл никто и никогда. Да и про название должности — завканцелярией — тоже не вспоминали. Хотя на «секретаршу» она иногда обижалась.
Чаю Арине хотелось, но если с Евой, значит, придется «разговаривать разговоры». Она помотала головой:
— Потом, может.
— Что, взгрел?
— Да нет вроде.
— Жалко Степаныча, — завканцелярией пригорюнилась.
— Ты тоже его знала?
— Кто ж его не знал. Хороший был мужик. Основательный такой. Может, он не сам? Может, убили?
— Посмотрим. Карасик тут?
— В тюрьме, — так все называли ИВС, изолятор временного содержания. — Сегодня вряд ли вернется.
— Если вернется, ну или завтра с утра, скажи, чтоб ко мне подошел. И у себя разметь, где положено.
— Галерейное дело забираешь? — догадалась Ева.
— Я, что ли, решаю… — Арина пожала плечами и мотнула головой в сторону двери в пахомовский кабинет.
— Да это понятно. Первое серьезное дело у мальчишки… Ладно. На чай-то приходи, мне вчера Бибика коробку трюфелей презентовал. Хочешь? — она приоткрыла нижний ящик стола, где покоился «презент».
Арина отмахнулась:
— Потом.
Ева начала задвигать ящик, заколебалась, взглянула на свое отражение в стеклянной дверце шкафа — в полтора раза крупнее, чем худенькая, как мальчишка, Арина! — вздохнула и стремительно вытянула из-под крышки конфету. Поколебавшись еще секунду — не положить ли обратно? — оглянулась зачем-то на дверь кабинета и отправила конфету в рот.
* * *
Пахомов обвел взглядом стол — обширный, как осеннее поле. Почему-то именно осенью, уже после жатвы — или как там это называется? вспашка зяби? — темные бугристые поля кажутся неприлично огромными. Во всяком случае гораздо просторнее, чем когда «волнуется желтеющая нива».
Открыл папку с текущими докладными «наверх». От цифр зарябило в глазах.
Отодвинув решительно «текучку», перечитал еще раз копию предсмертного — кстати, а почему мы так уверены, что предсмертного? — шубинского «признания». Память у Пахомова была, конечно, не как у знаменитой Яковенко — чего тебе в архивах копаться, спроси у Надежды Константиновны — но дела, упомянутые в «признании», он помнил. Все-таки не убийства «тяжелым тупым предметом (например, он усмехнулся, сковородкой) в процессе совместного употребления алкогольных напитков». Такие уже через пару-тройку лет на следствии начинают сливаться в одно сплошное «нанесение в процессе употребления».
