— Зюскинд.
— Точно. Идиоты, короче. Вот им будет разочарование, когда широкой публике станет известно, что убийца не насилует своих жертв, кожу с них не снимает, кровь не сцеживает, даже не душит.
— Как по мне, лучше бы душил. Это быстрее, чем умирать от обезвоживания.
— Тоже верно. А еще милосерднее — выстрел в голову. Ну так чего?
И тут до Арины наконец дошло, что Киреев явился сегодня вовсе не ради глупой газетки или починки ее, Арининого, брелока. Она вскочила было, но кресло поехало, стукнуло ее под коленки, и Арина плюхнулась назад:
— Что? Что узнал?
Но вредный опер, демонстративно развалясь на свидетельском стуле, ухмылялся:
— А сплясать за новости?
— Иди ты!
— Злая ты, Вершина! Нет бы развлечь опера, который в погоне за информацией ноженьки сносил по…
— По самые гланды! Говори уже!
— Итак. Первая девушка…
— Господи! Опознали наконец?!
— Я не господи, но ход твоих мыслей мне нравится. Слушать будешь?
— Молчу.
— Первая девушка, в смысле которую первой нашли, это у нас Фанни Ланге.
— Француженка, что ли?
— Молчит она! Вполне русская девушка. Из Прибалтики приехала. Работала в цветочном салоне «Флоренция», который принадлежит ее какой-то там тетке. Нет, в полицию обратилась не тетка, а подружка девушкина, тоже цветочница.
— Опрашивал?
— Решил, что ты сама захочешь. Ах да, ни по месту жительства, ни по месту расположения цветочного салона притяжения к месту выкладки тела нет.
— Почему-то меня это не удивляет…
— Меня почему-то тоже. Слушай дальше. Вторая у нас была Доменика Смирнова.
— Доменика? Слушай, может, он на диковинных именах зациклен?
— Поймаем — спросишь. Доменика Смирнова трудилась в банке менеджером по работе с клиентами. Мать с новым мужем живет в Финляндии, заявление подали коллеги.
— Опрашивал?
— Ответ аналогичный.
— Давай прямо завтра с утра по свидетелям поедем?
— С утра так с утра, как скажете, мэм.
— Притяжения к месту тоже нет?
— Не-а.
— Ничего не понимаю. Бывает хоть тень мысли, а у меня перед глазами пусто. Не вижу логики.
— Ну так псих же явный, откуда там логика.
— Вот и Чайкин мне то же самое талдычит: хватит этих ваших интеллектуальных извращений, работайте! Логика всегда есть. Только у психов она такая, сам знаешь, кривая. Но я никакой не вижу. Ну кроме того, что жертвы более-менее одного типа. Ну и оформление… неподражаемое. Если бы не это, никто никогда эти трупы бы не объединил. Раз убийца такой яркий перформанс устраивает, значит, что-то такое у него в голове их всех объединяет.
— Но…
— Да говорила я с психиатрами! Только руками разводят. Стопроцентной гарантии нет, конечно, но почти наверняка среди тех, кто уже на учете, нашего гаврика нет. Говорят про манифестацию болезни. Ну это типа когда нормальный, нормальный, нормальный — ну, может, странный слегка — а после бум, и башня ку-ку. Дедуля там один чудесный совершенно, он мне на пальцах объяснял, что да как. Про послание это, кстати, он мне сказал.
— В смысле все это — это нам послание? Поймайте меня, если сможете?
— Не обязательно «поймайте меня», И уж точно не «если сможете». Тут что-то другое.
— В каком духе?
— Кабы знать! Тогда и ниточка появилась бы! Как у этих профайлеры в сериалах — красота. Раз-два, ищем мужчину средних лет, водит спортивный автомобиль, недавно развелся. Ну или наоборот — должна быть пожилая одинокая озлобленная тетка. Но я-то, черт бы их побрал, ни разу не профайлер. Насчет автомобиля мысль здравая, только как его искать — все равно непонятно. А вот насчет озлобленности я бы посомневалась. Он — ну или она, трудно сказать — не глумится над телами, даже как будто заботится. Понятно, что это для него своего рода куклы, но куклы не как квинтэссенция послушания, а скорее как символы и знаки. Ну как буквы, что ли. И секс тут вряд ли замешан. И контроль для него — не самоцель. Жертв своих он не мучает…
— Ничего себе не мучает! Смерть от жажды — одна из самых мучительных.
— Ну это, знаешь, как посмотреть. Это все-таки совсем не то, что как если бы от тебя заживо куски отрезали.
— Типун тебе на язык! Этого еще не хватало!
— Я о том, что вряд ли он получает удовольствие от самого процесса. Не знаю, почему он действует именно так, но, заметь, способ умерщвления намекает, что смерть — скорее цель, чем способ получить собственное извращенное удовольствие. Он не режет их, не жжет, не насилует, не ломает кости, не поливает кислотой…
— Брр, — опер демонстративно передернул плечами. — Прекрати.
— Ой-ой-ой, какие мы нежные. Как будто сам такого не видел никогда.
— То-то и оно, что видел. И чаще, чем хотелось бы. Эти-то девчонки все-таки… — он мотнул головой. — Нет, не то я говорю. Смерть есть смерть, неважно, каким способом.
— Кстати… Может, и способ умерщвления такой странный, что убить собственноручно он не то чтобы не может, но — трудно ему. Психологически или физически.
— Ну и не убивал бы.
— Предположу, что ему не смерть жертв нужна, а их мертвые тела.
— Гм. А говоришь — не профайлер. Вон как вживаешься, аж дрожь берет. Ну-ка, выдай еще что-нибудь эдакое… профайлерское.
— Иди ты! Сам можешь выдать. Ну… Он аккуратный. Предусмотрительный. Организованный. Все просчитывает. Он ведь не молотком по голове их убивал. От обезвоживания человек умирает от трех дней до недели. Если помещение сырое, а жертва не двигается, то и дольше. То есть где-то он свои жертвы держит. Но при этом — ни следочка нам не оставляет. Так что с интеллектом там все в порядке. Киношные профайлеры из этого обычно делают вывод, что убийца старше тридцати, но я бы поостереглась. Интеллектуальное развитие — штука такая, индивидуальная.
— Хочешь сказать, ему может быть и пятнадцать?
— Нет, пятнадцать все-таки вряд ли, подростковые гормональные бури не очень с аккуратностью и педантичностью сочетаются. Зато восемнадцать-двадцать — почему нет?
— Слушай, ты говоришь — куклы. А ты задумывалась, почему он именно эти парки выбрал?
— Господи! Я даже к карте религиозных сооружений пыталась это привязать. Очень уж ритуально вся эта пакость выглядит. Но нет, никакой такой закономерности не наблюдается. Мне почему-то кажется, что причина где-то на поверхности. Что-то бытовое. Может, по отсутствию камер наблюдения?
— Может, и так. Но! — Киреев поднял указательный палец. — Ты заметила, что все скамейки, на которые он трупы сажает, — одинаковые?
