Тяжелая дверь класса распахнулась, и на пороге явилась яркая стройная брюнетка в красном брючном костюме. Арине некстати вспомнился вычитанный где-то совет модного стилиста: если в вашем гардеробе есть красный брючный костюм. вы можете быть уверены, что готовы к любым неожиданностям.
Этой брюнетке, с ее блестящими, высоко поднятыми волосами, открывающими высокую шею, для уверенности не были нужны никакие дополнительные подтверждения. И красный цвет костюма не притворялся ни рубином, ни клюквенным ликером, ни какой-нибудь «благородно тусклой» марсалой — он открыто и честно полыхал алым. На вид даме было не больше тридцати. Сколько на самом деле, Арина думать не стала. Да хоть шестьдесят! Для таких женщин возраст не имеет значения.
— Мирра Михайловна! — радостно всплеснул руками Антон Павлович и, повернувшись к Арине, добавил. — Вот это и есть профессор Тома! Наша очаровательная Мирра Михайловна, самый молодой профессор, краса и гордость…
— Ай, брось, Антон Палыч! — отмахнулась краса и гордость. — Что это у вас тут? Я кому-то понадобилась?
— Да не именно ты, но вот, гости из следственного комитета хотят…
— Сыщики? — Мирра Михайловна вздернула недоуменно бровь. — У нас что-то случилось? Опять в общежитии мальчишки набедокурили?
— Мирра Михайловна у нас замдекана по работе со студентами, — гордо сообщил профессор Васильев Арине, словно это была его личная заслуга. — Нет, Мирра Михайловна, твои подопечные вроде пока ничего не начудили. Арина — из следственного комитета, им требуется музыкальная консультация.
— Музыкальная? Следственному комитету?
Не дожидаясь приглашения, Арина проиграла странную свою мелодию еще раз:
— Что это за произведение?
Брюнетка покачала головой:
— Нет… хотя… знаете, что-то такое, кажется… погодите, — она нахмурилась, потянулась к клавишам, проиграла мотив. — Да, точно. Это на приемных экзаменах было, точнее, на прослушивании по композиции. Антон Палыч, ты-то почему не узнал? Ты же вместе со мной в комиссии сидел, разве нет?
Васильев усмехнулся:
— Ты вспомни, сколько там было этих юных дарований. Мы же все менялись, иначе никаких сил бы не хватило. Скорее всего, я просто этого не слышал.
— Может быть, может быть, — согласилась Мирра Михайловна, задумчиво проигрывая четыре ноты — и еще раз, и еще.
— А вы помните, кто именно играл… вот это? — с робкой надеждой поинтересовалась Арина, боясь, что услышит что-то вроде: мы же музыканты, мы музыку запоминаем, а люди так, приложение к ней.
Но профессорша улыбнулась:
— Помню, конечно. Мальчик такой… невзрачный. Ничего особенного. И играл бледненько, и опус представил пресненький. Хотя и с претензиями. То есть на вид ярко, эффектно, а по сути пенопласт без цвета, вкуса и запаха. Знаете, как бывает: а понарисую-ка я все поперек, то-то все ахнут. Введу в партитуру вместо тромбона звуки автомобильных тормозов, к примеру. Или сыграю на рояле локтем. Среди юных дарований таких любителей пооригинальничать каждый второй. Хотя, — она улыбнулась, — никаких открытий в этом нет, все это уже было. Моцарт в одной из своих пьес использовал нос — потому что ему очень нужны были ноты посередине клавиатуры, когда и левая и правая рука заняты. Только Моцарт не пытался все это выдать за новое направление в музыке или что-нибудь в этом роде. Просто именно для этой мелодии ему понадобилось — я сказала бы даже пришлось — использовать нос. Сперва мысль — мелодия то есть, потом — реализация. И автомобильные клаксоны — не новость, и полная тишина вместо звуков — тоже.
— Я недавно ехала по вечернему Питеру, и мне вдруг показалось, что все эти огни — это же симфонический оркестр! Разноцветные окна — группа струнных, фары и габариты — духовые… только с витринами не понятно… Ох, простите, я вас перебила.
— Ничего-ничего, — ослепительно, но в то же время очень дружелюбно улыбнулась Мирра Михайловна. — Отличный пример. Будь вы музыкантом, вы, быть может, написали «Симфонию ночного города». И кто знает, какие инструменты вы бы в ней использовали. Я вот тоже не знаю, что должно соответствовать витринам. Может быть, сразу группа роялей? Не один рояль, а несколько? Или, чего мелочиться, десяток специально изготовленных стиральных досок? Или крики павлинов? А звездное небо над городскими огнями? Арфы? Или хор? Очень, очень интересно. Но стремление к оригинальности ради самой оригинальности — это бессмысленно и бесперспективно. За таким эпатажем — ничего, кроме пустоты. Собственно, делать что-то принципиально вопреки традициям — это вообще не продуктивное направление.
— То есть, делать надо непременно в консонансе? — щегольнула Арина термином. — Диссонанс не катит вообще?
— Ну почему же, — еще ласковее улыбнулась Мирра Михайловна. — Диссонанс вполне катит, даже то, что со стороны кажется полной какофонией, даже с автомобильными гудками и скрежетом тормозов — все это тоже вполне может быть… как бы это поточнее… настоящим. Как в вашей идее про симфонию городских огней. Только какофония эта должна быть на самом деле гармонией — ну, не знаю, с душой композитора, что ли. А если раздрай ради собственно раздрая — это и есть пустышка.
— И этот мальчик был пустышкой?
— В общем, да. Погодите-погодите, как же это его опус назывался-то? А! Вспомнила! Увертюра «Черный свет»! Представьте себе! Я спрашиваю: к чему увертюра-то? А он даже как будто обиделся: почему непременно к чему-то? Есть же и самостоятельные, концертные. Ну да, и даже немало. Но тут мы возвращаемся к предыдущей мысли. Сперва должна быть некая захватившая композитора идея — и лишь потом ее воплощение. А с ходу называть свой опус увертюрой… нет, понятно, почему — эдакая декларация о создании нового направления в музыке. Или даже новой музыки. Декларация, понимаете?
— И как этого юного гения звали?
— Не помню. Вроде странно как-то. Хотя нынче каких только имен не дают. У меня на первом курсе и Пафнутий есть, и Семирамида, и даже Альфонс. Что должно быть в голове у мамы, которая называет сына Альфонсом?
Вспомнив Иренея, Арина подавила смешок. Да, редкие имена нынче, что называется, в тренде. Харитон, к примеру. Как тот курьер из редакции «Питерского вестника». Вот будет забавно, если это он. А что? Провалился в консерваторию, пошел работать курьером, почему нет?
— Фамилию тем более не помните?
Профессорша слегка нахмурилась:
— Вот фамилия какая-то простая была. Ну не Иванов, конечно, но… Знаете что? Пойдемте-ка в приемную комиссию сходим, думаю, документы еще не чистили. Или погодите, я попробую позвонить…
— Так приемная комиссия разве еще работает? — удивилась Арина.
— Ну а как же! — Мирра Михайловна потыкала в экран смартфона, приложила к уху, на лице появилось сосредоточенно-выжидательное выражение, но говорить она не переставала. — Вы думаете, после окончания вступительных экзаменов приемная комиссия сразу закрывается? Нет-нет. Им еще недели две, не меньше, завалы разгребать. Хотя вот именно сейчас там, возможно, уже и пусто, не отвечает телефон, — профессорша поглядела на часы, нахмурилась. — Пойдемте проверим. Может, Лида просто вышла ненадолго. Ну хоть попробуем. Если не повезет, тогда в понедельник.
