Я ответила старшему врачу, что уже иду, но попросила ее позвонить онкологам домой и узнать, что они думают по поводу экстренных мер для Грега. Прибыв в палату, я увидела, что старший врач еще разговаривает по телефону, и начала листать медицинскую карту Грега. В самом конце бланка документации за предыдущий день я обнаружила единственную строчку, вписанную от руки: «Не возражает против реанимации и искусственной вентиляции, если потребуется».
Я поняла, что команда онкологов просто не поспевает за скоростью развития болезни Грега; но гораздо сложнее было понять, что они имели в виду под этим странным «если потребуется».
Если потребуется что? Контекста не предлагалось. Если потребуется жить, может быть? Но разве мы предложили этому человеку хотя бы малейший шанс выжить?
В мире Гарри Поттера есть такая вещь, как Зеркало Еиналеж
[23]. Еиналеж – это слово «желание», написанное задом наперед, и если встать перед этим зеркалом, оно покажет твое самое сокровенное желание. Ты увидишь себя, живущего в собственной мечте. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что увидел бы Грег, окажись это зеркало перед ним.
Суровая же правда заключалась в том, что он двигался к неизбежной смерти, и притом очень быстро. Разумеется, обсудить с ним технические детали его ухода было необходимо, но о чем мы спросили его: хочет ли он жить или как бы хотел умереть?
Я подошла к пациенту. Одетый в шорты и темно-зеленую майку, он лежал на застеленной кровати. Его тело выглядело слишком здоровым для такой болезни, а на лице читалось разочарование, если не полная отстраненность от всего, что его окружало. Когда я вернулась к сестринскому посту, старший врач уже закончила разговор с онкологами. Она сообщила мне, что команда не считает реанимацию приемлемым вариантом, но они еще обсудят это с пациентом, и я ушла.
Ситуации, подобные этой, заставляют меня скептически относиться к законам, регулирующим такие меры по спасению жизни, как СЛР. Я часто сомневаюсь: приносят ли эти законы желаемый результат, помогая лучше узнать последнюю волю умирающего человека, или же мы сами начинаем бояться выполнять такие законы? Когда пациент поступает в реанимацию с осложнениями рака поджелудочной и мы обязаны ему помочь, но при этом, следуя протоколу, предлагаем ему эту помощь в полном или ограниченном виде, – задаем ли мы правильные вопросы?
Вы хотите жить? Или – как вы хотите умереть?
Ведь это совсем не одно и то же.
На моем счету, я уверена, довольно стандартное для нашей профессии число столкновений с разгневанными пациентами. Иногда такой гнев – проявление известных патологий, как, например, в случае с двадцатилетним парнем, которого привезли к нам после ДТП с легочной контузией и множественными переломами ребер. Сломанные ребра не давали ему нормально дышать, а контуженные легкие плохо справлялись с доставкой кислорода в кровь. Это привело к гипоксии; а когда твой мозг лишен кислорода, ты можешь стать очень злобным человеком. И он поклялся, что если я только подумаю «насильно его усыпить», он меня найдет и «прикончит к чертям собачьим». Выполнить угрозу, само собой, было ему не по силам и явно не в его интересах, поэтому я все-таки усыпила его насильно и подключила к аппарату искусственного дыхания. Через пару дней он очнулся, пошел на поправку и, насколько я поняла, оставил всякие планы меня прикончить.
Реанимация – рассадник бреда. Ты можешь быть самым добропорядочным человеком на свете, но когда твой давший сбой организм столкнется с тем, что его окружает в реанимации, – вдруг обнаружить, что швыряешь через всю палату кувшин с водой в медсестру. Не раз мне случалось ползти на четвереньках по полу, прячась за тележкой злобно орущего, бредящего пациента, чтобы вколоть ему успокоительное, пока он не причинил сам себе какой-нибудь вред.
Мне плевала в лицо престарелая дама с деменцией, убежденная в том, что я хочу помешать ей сесть в автобус и поехать домой; бил по рукам перепуганный мужчина, не понимавший, откуда в его мочевом пузыре появился катетер. Мне отдавливали ноги ходунками. Гнев такого рода невинен, а иногда и комичен в своих проявлениях, но важно помнить, что в большинстве случаев, даже если у пациента деменция, это – попытка человека показать окружающим, что он в чем-то нуждается.
Этому научил меня Джек. Все свои воспоминания Джек хранил в маленьком коричневом кожаном фотоальбоме под рукой, у изголовья постели или в кармане. У него была деменция, и он больше не мог жить один в своем доме. В больницу он поступил с гриппом, но после выздоровления остался еще на несколько недель – в ожидании, пока для него организуют надлежащую помощь в местной общине. Джек жил в своем собственном времени и, как один из тех, кто уже выздоровел, но не имел подходящих условий там, куда должен вернуться, напрямую зависел от нашей поддержки. Так что мы привыкли к его манере просыпаться позже всех остальных и не торопили его с завтраком. Джек стал достопримечательностью нашего отделения, и мне нравилась его компания. Когда он говорил, его глаза загорались, и я ждала очередной шутки или загадки. Он напоминал мне моего дедушку, поэтому, когда выдавались спокойные минуты, я старалась подсесть к нему и расспросить о фотографиях в его альбоме.
Однажды, когда я сидела на сестринском пункте и что-то писала, Джек подошел ко мне с пластиковой поилкой в руке. Бум, бум, бум! – застучал он поилкой по стойке, и этот назойливый стук разнесся эхом по всему отделению.
– Вы не могли бы не стучать, Джек? – спросила я, оторвавшись от своих записей. Он сказал «нет». Точнее, кое-что погрубее, чем «нет», а затем подробно объяснил, куда мне следует отправиться.
Бум, бум, бум! – продолжил он еще громче, словно хотел расколошматить поилку о стойку. Я спросила, не хочет ли он сходить со мной погулять. Очередное «нет», очередная нецензурщина – и грохот, все громче и громче.
Тогда моя коллега, работавшая за соседним столом, развернулась к нему в своем кресле – и спросила, очень ласково и спокойно:
– Ну и зачем же вы так шумите, Джек?
Стук прекратился.
Джек выдержал паузу, а потом очень серьезно ответил:
– Я посылаю сигнал бедствия проплывающим мимо судам.
– Ах вот оно что! – отозвалась коллега. – И вы полагаете, наша маленькая больница способна принять все эти суда, когда они приплывут?
– Не знаю, – ответил Джек и, улыбнувшись, опустил руку. Она предложила ему стул. Джек присел, поставил поилку на стол, и они продолжили беседу, пока она допечатывала очередное направление на выписку. Прошло минут пятнадцать, а они все разговаривали – уже о том, каково пришлось трудовым мигрантам в Англии 1950-х годов.
Злость, охватившая Джека, на деле была вполне оправданной потребностью в чем-то ином. Но даже когда никаких психических отклонений не наблюдается, и сами пациенты, и их родные, с которыми я общаюсь, часто используют гнев, чтобы скрыть более сложные эмоции. В медицине все было бы гораздо проще, если бы, начиная беседу, пациенты и врачи сразу понимали жизненные обстоятельства собеседника, но на практике так не бывает. Нам приходится стараться изо всех сил, чтобы, слово за слово, узнавать друг друга в процессе общения.
