Моей младшей сестренке-первоклашке в ежегодном рождественском спектакле досталась роль архангела Гавриила. Она стояла на сцене и с победоносным видом провозглашала: «Не бойтесь! Я несу вам добрую весть!» Мне же самой в пять лет дали роль намного скромнее, без слов. Хотя через много лет меня все-таки удостоили роли не хуже архангела, и тоже на Рождество. Я прекрасно осознаю, что любая рождественская история звучит слишком слащаво и не вызывает большого доверия, но моя следующая история случилась взаправду, и мне нравится думать о ней как о способе, которым Мироздание посоветовало мне придержать свой буйно расцветающий цинизм.
В то Рождество я не ждала никаких чудес. Жизненный опыт подсказывал мне, что какие бы законы ни управляли этой планетой, наши праздники им совершенно неинтересны. В два часа пополудни, в Рождественский сочельник, к нам доставили женщину шестидесяти лет. Сердечный приступ сразил ее в торговом центре. Прямо скажем, не худшее место для сердечных приступов: среди покупателей тут же нашлась медсестра, которая воспользовалась имевшимся в торговом центре дефибриллятором, но главное – на тот момент пульс у бедняжки еще прощупывался. В реанимацию ее привезли уже с нормально бьющимся сердцем, и все, что нам оставалось, – это настроить процесс ее стабилизации и оказать постинфарктную помощь. Вскоре прибыла ее семья – сын, невестка и десятилетний внук. Пока мы все находились в приемном покое, привезли еще одного пациента с сердечным приступом. Извинившись, я отошла к соседней койке за тонкой шторкой, чтобы помочь команде принять новенького – истощенного мужчину, которому только что исполнилось сорок. У него были темно-русые волосы, густые усы и борода, ввалившиеся щеки и запавшие виски. Глаза были слишком огромны для такого усохшего лица, ребра выпирали. Особо циничный шутник сравнил бы его со снятым с креста Иисусом. Умер он почти сразу после прибытия. Когда я вернулась к семье, сын спросил: «Тот парень не выжил, так ведь?»
Застигнутая врасплох, я не нашла что ответить. К счастью, жена его тут же вставила: «Милый, доктор не может о таком говорить!» Они знали, что бедняга умер. Но не знали, что он был ровно на двадцать лет моложе их родственницы, оживавшей сейчас перед нами.
Дежурный консультант велел мне попытаться привести пациентку в чувство и извлечь трубку из ее горла, пока не закончилась моя смена, и ее сын спросил, нельзя ли им при этом присутствовать. Я прочла им привычную мантру о том, что в большинстве случаев пациенты «просыпаются» не так красиво, как это показывают по телевизору. Что их любимая мать и свекровь, скорее всего, сильно возбудится, начнет закусывать трубку или кашлять с ней во рту, а поначалу может даже не узнать их в лицо. Но они настаивали, и я решила, что если они предупреждены, а мне и самой с ними спокойнее, я просто продолжу свою работу.
Когда пациентка окончательно очнулась, я вытащила из нее трубку – и заметила, как все они содрогнулись. А потом отвернулись, когда я отсасывала мокроту из ее горла. Она же пришла в страшное возбуждение. Я ждала, когда это пройдет, но она все не успокаивалась.
Эта рослая женщина извивалась на тележке, точно рассвирепевший медведь. Она нервно ощупывала себя, то и дело порываясь спрыгнуть на пол. Мы перевезли ее в реанимацию, но ничто из нашего арсенала не помогло ее успокоить, и уже перед самым уходом со смены мы решили снова ее усыпить и подключить к аппарату для искусственной вентиляции легких на ночь. Ее семья уехала подавленной, внук заливался слезами. И все это – в ночь перед Рождеством.
На следующее утро я первым делом попросила сестру прекратить седацию и пошутила: желаю, мол, чтобы все мое счастье на Рождество перешло к этой женщине и она как можно скорее очнулась радостной и красивой. Когда же в 10:30 утра наступившего Рождества я подошла к ее койке, она уже сидела в постели и беседовала с медсестрой.
Семья примчалась через полчаса. «Ну, как она?» – спросил сын, сжимая руку жены. Внук маячил за их спинами.
– Ну… – ответила я. – Когда мы с ней виделись в последний раз, она пила свой утренний чай.
– Вы шутите, да?! – воскликнул внук.
– Нисколечко! – заверила я. – О таких вещах я не шучу никогда.
Я стояла и смотрела, как на их лицах проступало осознание этой чудесной новости, а потом – как они убегали по коридору в отделение реанимации, где их мама и бабушка сидела в постели, выпрямив спину, утром наступившего Рождества.
Хочу подчеркнуть: в том, что она выжила, не было никакого чуда. Ее пульс не пропал ни на минуту, ей сразу же провели дефибрилляцию, и сама она, абстрагируясь от ее приступа, была абсолютно здорова. Положительный исход был предсказуем – и лишь демонстрировал, чего можно достичь благодаря портативному дефибриллятору и людям, готовым оказать вам первую помощь.
Чудо этой истории совсем не в этом. Пока я смотрела, как семья этой женщины бежит к ней, моя собственная семья оставалась за сотни миль от меня. В то Рождество я не могла ни поехать в родительский дом, ни даже просто побыть с кем-то близким, и вечером после смены меня ждала лишь моя пустая квартира. Но тем не менее я стояла в больничном коридоре, и счастья, сошедшего на меня в ту минуту, – счастья куда большего, чем я ожидала, – мне хватило потом на весь рабочий день. Их радость заполнила меня, как прекрасный подарок, который полагалось забрать домой. Так какому же цинику придет в голову осуждать того, кто сочтет эту часть моей истории настоящим рождественским чудом?
Мне? Боюсь, я для этого слишком чувствительна.
Отрешенность
…Отрешены от отрешенья отрешеньем.
Томас Элиот. Четыре квартета
Проверка пульса —
асистолия.
Адреналин,
компрессии.
Проверка пульса —
асистолия.
Адреналин,
компрессии.
Проверка пульса —
асистолия.
Адреналин,
компрессии.
Молодой человек сунул голову в петлю – и был доставлен к нам в реанимацию с сердечным приступом. Его близкие виделись с ним за несколько часов до того, как он был обнаружен. И вот теперь он лежит передо мной на реанимационной тележке – с налитыми кровью глазами, следами от веревки на шее и командой галдящих вокруг него кардиологов. Мощного сложения, он хорошо выдерживает силу и глубину компрессий, от которых его грудь то вздымается, то опадает.
В какой-то момент при взгляде на это крепкое, мускулистое тело я ловлю себя на мысли о том, какой резкий контраст составляет его внешний вид с бездонным отчаянием, затопившим его изнутри. Но затем вспоминаю, что именно такого рода мысли и мешают огромному числу мужчин вовремя попросить о помощи, так что лучше бы я вообще об этом не думала. Глядя на него, я вспоминаю строчки незабвенной Стиви Смит:
Никто не услышал его мольбы,
А он, уже мертвый, тянул:
Заплыл я подальше, чем думали вы,
Но не махал, а тонул…»
[15] А дальше фокусируюсь на мониторе:
