— А теперь, чай? — поинтересовался Адлер, аккуратно вынимая из дрожащих рук Греты помятую фотографию, ставшую жертвой восторгов. — Вчера я купил очень вкусное печенье.
Вернувшись домой в состоянии, трудно поддающемся описанию, Грета сразу позвонила Сунниве, и лучшая подруга в ту же минуту безжалостно развеяла ее радость.
— А что ты хотела? — кислым тоном произнесла она.
— В смысле? — не поняла Грета.
— Ты видела список на стенде у деканата? Объявили тех, кто едет в Богров. Ты там есть.
Слова будто застряли у Греты в горле.
— Я?
— Да, ты.
— А ты?
— А я не прошла, — обижено заявила Суннива.
Чувство радости за секунды обернулось для Греты жгучим стыдом. Она знала, что Суннива не пройдет — Адлер никогда особенно не хвалил ее работы и почти ничего не забирал в фонд.
— Это все потому, что у него к тебе особое отношение, — язвительно заметила Сонни.
С небес, да об землю.
— Ой, да брось.
— Может быть, ты этого не видишь, а я вижу. Вот почему твои картины взяли в «Сальвадори»! Вот почему ты едешь в Богров!
Жгучий стыд мутировал в обиду. Она жгутом скрутила горло Греты.
— Сонни, перестань!
— Скажешь, нет?
— Нет! Он придирается ко мне так же, как ко всем. Заставляет все переделывать так же, как всех! Еще скажи, что он взял меня на работу только потому, что мечтает залезть мне под юбку! Господи, Сонни, что ты такое несешь! У нас просто хорошие рабочие отношения! Да если бы он хотя бы раз на меня косо посмотрел, духу моего у него больше не было! Сонни!
Обе девушки обиженно замолчали. Грета не решилась упрекнуть подругу в зависти вслух.
— Да ну тебя, — буркнула она.
— Конечно! Только потом, когда он предъявит тебе счет, не говори, что я тебя не предупреждала.
— Ты все извращаешь!
— Я извращаю?! — возмутился высокий голос в трубке. — А ты сама подойди к нему и спроси. Посмотришь на его реакцию.
— А вот я завтра так и сделаю!
— Сделай-сделай, — подначивала Суннива. — Посмотришь потом, извращаю ли я что-то или нет!
Реакция Тео Адлера оказалась неоднозначной. Он с полминуты, не произнося ни слова, сверлил Грету серьезным взглядом, но его лицо было красноречивее любого слова или интонации. Он стоял и смотрел на нее не по-доброму, скрестив руки на груди, пока Грета ловила себя на мысли, что предпочла бы, чтобы он на нее накричал, чем молчал и смотрел вот так.
— Вы обвиняете меня в фаворитизме? — была первая его фраза, от которой по спине несчастной девушки побежали мурашки.
— Нет, но если это так, то я бы хотела отказаться от поездки и от места в галерее.
— Ага, — Адлер склонил голову набок.
— Я не хочу, чтобы в моей группе поползли слухи.
— Какие слухи?
После занятия с последней группой он еще не успел убрать мольберты в угол, отчего загнанные между деревянными треногами Адлер и Грета стояли почти вплотную друг к другу. Грета готова была сквозь землю провалиться.
— Я позволил себе какое-то неосторожное высказывание в Ваш адрес?
— Нет.
— Я сделал что-то, что Вас оскорбило?
— Нет.
Адлер злым движением оттолкнулся от треноги. На секунду Грете показалось, что он двинется на нее, и спасительная стена пугливо разлетелась по кирпичикам. Но вместо этого мужчина быстро протиснулся вглубь мансарды, расчищая себе путь резкими движениями, от которых стоящие в тесноте мольберты заходили ходуном. В углу прятались две толстые папки с конкурсными работами.
— Подойдите, — скомандовал Адлер. Грета послушно подошла.
Из первой стопки он выбрал работу Греты — масляный набросок вида на Конный мост и полуостров Башни за ним со стороны Музея древностей. Сама Грета искренне считала эту работу верхом своего мастерства в данный момент. Он поставил ее на один из мольбертов и наугад достал из второй стопки холст с видом на озеро Траунмер.
— Теперь посмотрите внимательно и с точки зрения композиции и техники скажите, что я должен был выбрать не вашу работу.
Объективно, работа Греты была во всех отношениях лучше. Девушка пристыжено промолчала.
— Простите.
Адлер убрал холсты обратно, но его лицо по-прежнему искажала злоба.
— Я чувствую себя ужасно глупо.
— Грета, поймите, — Адлер обернулся к девушке, — Я мало к кому отношусь так же, как к вам. Хотите называть это особым отношением? Называйте. Симпатией? Называйте. Но никогда не смейте сомневаться во мне, слушая ту ерунду, которую шепчет вам ваша подруга!
Грета не знала, как он догадался, и ужаснулась, что подставила Сунниву под пушечный залп.
— Если вас это смущает, — продолжал Адлер, глядя на Грету в упор, — или пугает, хорошо, я отзову ваше место в галерее. Если для вас это принципиально, я готов смириться даже с поездкой…
— Я не…
Грета не знала, что хотела сказать.
— Что? Вы уже передумали?
Грета вытерла ладонью покрытое испариной лицо.
— Грета, — Адлер смелым движением повернул ее лицо к себе, — такой шанс, возможно, выпадает раз в жизни. Какого черта вы от него отмахиваетесь?
— Я испугалась.
— Чего?
— Я не знаю.
Он отпустил ее лицо.
— Когда-нибудь вы меня с ума сведете.
В ту минуту он так и думал. Его на самом деле покоробили ее подозрения, и он тут же начал судорожно цеплять из памяти моменты, когда он повел себя с Гретой неосторожно. Он, не кривя душой, считал себя ее другом. И искренне испытывал неподдельную гордость за то, что воспитал из нее свою лучшую ученицу. Он считал ее талантливой и интересной, и его глубоко обижало, что все его лучшие побуждения с легкой руки недалекой девицы приравняли к банальной погоне за юбкой. Он совершенно бескорыстно хотел лишь порадовать ее местами в галерее и поездкой, которые Грета, по его мнению, заслуживала, как никто другой, но теперь все его старания пошли прахом. Безусловно, она ему нравилась. За ум, за талант, за усердие. Но нравилась ли она ему как девушка? Если только чуть-чуть. Но он бы никогда не позволил себе ничего, что могло бы вызвать у Греты мысли о его непорядочности.
— Вы злитесь на меня? — Грета подняла на него глаза.
— Да, злюсь.
— Простите. Что мне сделать, чтобы загладить свою вину?
— Во-первых, перестать слушать чужие толки, а во-вторых, перестать самой нести всякую чушь.
— Я перестану, — обещала Грета.
