Орел жалобно заклекотал. Овечки на лугу не было.
А может быть, играла неправильная музыка.
Поднявшись с пола, Маса заменил нудного Малера на хорошую пластинку «Мадам Лулу», всегда напоминавшую ему о России, уселся к письменному столу и принялся изучать маленькую фигурку, единственный след, оставленный таинственным преступником — если, конечно, нэцкэ обронил преступник.
«Ее изящной тайной окружает шуршанье шелка, ласковый угар. Что скрыто им кто угадает, тот знает тайну женских чар», — подпевал Маса, разглядывая нэцкэ в лупу.
Первый вывод был: это не нэцкэ. У костяного старика слишком буйная, определенно не японская борода. Похож на Карла Маркса или на анархиста Бакунина. Второе открытие: это не старик, а старушка, потому что с грудями. И еще одна странность: вместо глазниц у пожилой бородатой женщины было совершенно гладкое место.
А зачем дырочки? Повертел и так и этак. Даже дунул.
Вдруг раздался странный звук. Тихий, но пронзительной, высокой частоты. Свистулька, вот что это такое!
Надел другую лупу, ювелирную, для большого увеличения. Теперь разглядел снизу буковки. Греческие. Разобрал: Τειρεσίας. Тейресиас? Что-то античное.
Возможно, тратить драгоценное время на это и не следовало, но больше уцепиться все равно было не за что. Выяснять, кто такой или что такое «Тейресиас», Маса отправился в Уэно, в Императорскую библиотеку, где имелся отличнейший предметный каталог.
«Тейресиас» оказался Тиресием, персонажем древнегреческой мифологии. Вещий прорицатель, который несколько раз менял пол, становясь то мужчиной, то женщиной. (Ага, вот почему и борода, и груди.) Чаще всего фигурирует в сюжете о споре между Зевсом и Герой: кто получает больше наслаждения от соития — мужчина или женщина. Спорщики обратились за консультацией к Тиресию. Руководствуясь своим уникальным опытом, эксперт сообщил, что экстаз женщины в девять раз сильнее. Проспорившая Гера разозлилась и лишила его глаз. (Вот почему у костяной фигурки такая странная физиономия.)
Сравнительный анализ мужского и женского экстазов Масу очень заинтересовал, он на минутку даже отвлекся, однако расследованию познавательная информация помочь никак не могла.
Стал просматривать картотеку с указанием книг, где упоминается безглазая мужчиноженщина. Каталог почтенной библиотеки был составлен с истинно японской дотошностью.
Эсхил «Вызыватели душ»; Софокл «Царь Эдип» и «Антигона»; Гомер «Одиссея»; Овидий «Метаморфозы»; Данте «Ад»; Аполлинер (это кто-то из новых) «Груди Тиресия». Названия вместе с шифрами Маса аккуратно переписал. Придется всю эту бунгаку изучить, и прямо сейчас, до закрытия.
Уже собираясь задвинуть ящик, сыщик вдруг заметил, что есть еще одна карточка, прилепившаяся краешком к «Грудям Тиресия». Он ее чуть не пропустил.
Книжка оказалась такая, что заказывать ее не имело смысла: брошюра Японского общества слепых, напечатанная шрифтом Брайля. Название: «К десятилетнему юбилею клуба «Тиресий».
Сначала Маса захлопнул ящик, потом хлопнул еще раз — себя по лбу. Этот хлопок одной ладони прочистил ему мозги лучше всякого Малера.
Эврика! (Если уж окончательно переходить на греческий.) Слепой! Вот кому не нужен свет! А еще у слепых бывает исключительно тонкий слух! Не хуже, чем у французского медвежатника Ле Кулевра!
Конечно, оставалась самая главная тайна: как слепой ворюга проник в хранилище, спрятанное внутри другого хранилища, а потом выбрался обратно. Но это уж он сам расскажет. Потому что теперь ясно, где его искать.
По пути в газетно-журнальный зал Маса исполнил на пустой лестнице небольшой греческий танец. Очень скоро, с помощью тематического указателя, он выяснил про клуб «Тиресий» всё, что возможно.
Любопытнейшее оказалось заведение.
Находилось оно в одном из укромных переулков района Гиндза. Работало только в ночное время. Славилось изысканной западной кухней и превосходной западной же музыкой, но насладиться всеми этими удовольствиями могли только члены. Клуб был закрытый. Принимали в него людей состоятельных (членский взнос — тысяча иен, ого!), притом только слепых. Зрячим вход строжайше воспрещался, да им там и нечего было делать. Писали, что свет в «Тиресии» никогда не включают, там всегда царит абсолютный мрак. Вся обслуга тоже из слепых. Повара на темной кухне готовят по звукам и ароматам, официанты разливают вино по бульканью, девушек-хостесс принимают на работу не за внешность, а за красивый голос.
В одной заметке упоминался и костяной лже-нэцкэ. Оказывается, каждому члену выдается свисток, который является своеобразным ключом или пропуском. Посвистишь — дверь в клуб отворится. А на обычный стук, сколько ни ломись, не откроют.
Но у Масы-то свисток имелся.
Ночь обещает быть интересной, сказал себе сыщик. Нужно пойти выспаться.
* * *
Поздним вечером новоиспеченный слепец шел по ярко освещенной улице Гиндза. Тренировался. Постукивая палочкой по асфальту, иногда зажмуривал глаза. Пытался представить, каково это — не видеть автомобилей, трамваев, электрических вывесок, горящих витрин, красивых женщин (они, как нарочно, попадались буквально через одну). Вселенная, состоящая из одних звуков и запахов, получалась решительно нехороша. Звуки — грохот, скрежет, шуршание, обрывки никчемных разговоров — были несимпатичны, запахи — бензин, резина, подгорелое масло, пропотевший дневной жарой воздух — активно неприятны. Все-таки правы буддийские вероучители: текучий мир — одна обманчивая видимость.
Свернул в переулок, после Гиндзы показавшийся темным, хоть здесь и светились фонари. Судя по номеру (вывески не было), клуб «Тиресий» располагался в скучном, странном здании с заложенными кирпичом окнами. Хотя на кой здешним посетителям вывеска и окна? Дверь была, но совершенно не импозантная, какую следовало бы иметь столь фешенебельному заведению. Удивительнее всего, что отсутствовала ручка. Как же открыть-то?
Но когда Маса дунул в костяного гермафродита дверь открылась сама. За нею была чернота. Из нее донесся очень тихий и очень приятный голос:
— Добро пожаловать, дорогой гость.
Быстро нацепив хитрые очки, дорогой гость для убедительности постучал палочкой по земле и шагнул внутрь.
Где-то неблизко играла веселая музыка — модный танец чарльстон. В мерцающем сиянии иконоскопа маячил немолодой господин в смокинге и бабочке, с вежливой полуулыбкой на неподвижном, будто деревянном лице. Кончик тонкого носа чуть подергивался, как у принюхивающейся собаки, ноздри раздувались.
— Позвольте тросточку. И шляпу — если вы в шляпе.
Слева виднелась вешалка для головных уборов, справа подставка для тростей. Их тут было, как ружей в казарме.
— Вы у нас впервые. Должно быть, недавно вступили. Я метрдотель Хомэросу. Прошу любить и жаловать.
Нормальный японский метрдотель уже десять раз низко поклонился бы, а этот даже не шелохнулся. Но это была не самая большая странность. Даже совсем не странность, с учетом специфики клуба.
