Не так. Просто мы иногда не понимаем, как тяжело другому. Он другой. Он делает все, что может, – мы же видим. Лучше идти медленно, но вдвоем, я так думаю.
Тем более жизнь – это долгая прогулка. И никогда не знаешь, насколько хватит собственных сил. Может, скоро и нас начнут ждать и подгонять те, кого мы любим…
Я вот видела одну маму с самообвинениями
И девочку с бантом в красной юбочке. Мама мне говорила, что страшно себя винит – она бывает резка с дочерью. Даже кричит иногда. Не на дочь, а просто кричит: «Боже мой! Дайте мне минуту покоя!» Еще и всуе Бога поминает. Она плохая мать и плохой человек! Она работает с утра до вечера, программист она, много работы и из дома. Но это ее не оправдывает! Ей надо сдаться в психбольницу, или она уже не знает, что делать!
Пока мы разговаривали, в комнату заходила девочка с бантом. Лет восьми. Не младенец. Несмотря на мамины жалобные просьбы подождать пятнадцать минут. Девочка говорила тонким голоском:
– Мама, можно я возьму грушу?
Мама разрешала немедленно и подвигала блюдо с фруктами. Девочка брала грушу, благодарила и уходила. А ровно через две минуты заходила снова. И говорила:
– Мама, груша невкусная. Можно, я возьму апельсин?
Вежливо так. Тоненьким голоском. Брала апельсин, благодарила и уходила. Но не успевала мама как следует себя обвинить, как девочка заходила и невинным голоском говорила:
– Мама, я хочу сока. Можно мне налить сока из холодильника?
Мама разрешала. А девочка с бантом приходила снова и спрашивала, прошло ли уже пятнадцать минут. И можно ли включить мультики пока?
Знаете, на губах девочки была такая улыбочка… Мама не видела. Девочка улыбалась тайком. И спрашивала, можно ли взять грушу. Вдруг эта груша лучше, чем та?
Может, вы скажете, что девочке не хватало внимания. И она это внимание таким образом получала. Доводила маму до истерики. Как Карлсон изводил Фрекен Бок.
Вполне эта девочка понимала, что делает. Отлично понимала. Нащупала слабое место и продолжала свою игру.
Можно было взять ее мягко за плечи и отвести в ее комнату. Но это насилие. Можно было резко велеть уйти. Но это насилие! Можно было убедительно поговорить. Но эта мама часами убедительно разговаривала с девочкой. А девочка плакала и отвечала, что она же просто спросила. Она же ничего плохого не делала!
Бедная мама. Я с детьми не работаю. Я только маме сказала, что такое трудно вынести, понимаю. Проблема есть. И надо ее решать с детским психологом…
А девочка снова зашла и тоненьким голосом еще что-то спросила. Настроение у нее было прекрасным.
– Мама, можно я возьму апельсин? – так мелодично и тоненько…
Стоит человеку раздражиться, расстроиться,
слегка устать, не выспаться, и он легко говорит: «У меня депрессия!» Хотя это просто плохое настроение. И стоит обстоятельствам измениться – плохое настроение пройдет. От «депрессии» и следа не останется.
Плохое настроение – это, знаете ли, роскошь. Тонкое душевное переживание, не всем доступное. Моя мама-свекровь осталась сиротой в 11 лет. Отца на фронте убили, а потом мать умерла. Мама училась в четвертом классе, отлично училась. Но пришлось идти работать в колхоз, был 1946 год. Работали все поголовно.
Мама работала. Неописуемая это была работа. Но ее пытливый ум занимала фраза, которую сказала одна богатая девочка. Девочка осталась в школе, а фраза – с мамой. «У меня плохое настроение!», – вот что сказала девочка. Обрубая сучья у поваленных деревьев, маленькая мама размышляла о том, что такое «плохое настроение». Очень хочется есть. Вкусной редьки с уксусом или кусочек хлеба, а к нему ложку постного маслица. Лакомств вот этих хочется. Но можно и мерзлой картошки, тоже вкусно. Это голод, это не настроение. Или вот ноги обморозились в рваных лаптях – это же тоже не плохое настроение? Это боль. Или пьяный мужик дал затрещину, чтоб сирота не вертелась под ногами. Это плохое настроение сделалось или голова гудит и слезы катятся?
Загадочное «плохое настроение» мама пыталась разгадать, когда босиком по снегу без документов сбежала с лесоповала в город. Когда пряталась под лавкой в поезде. Когда ночевала на станции. Когда устроилась нелегально нянькой в чужую семью, а потом на стройке училась на маляра. Голод, холод, страх, боль отлично она понимала. А настроение плохое – нет. Это какой-то секрет богатой девочки!
И только потом, когда дали маме угол в бараке и коечку детскую – она от голода и лишений так и не выросла, осталась ростом с четвероклассницу, – села она на коечку. Съела большой кусок хлеба. Тепло от печки, мама печку затопила. А за окном хмарь и холод. За стенкой сосед поет заунывную песню. И на работе денег не дали, обсчитали с авансом. И у мамы сделалось плохое настроение. Сыта, в тепле, бояться особо нечего, крыша над головой. А настроение – она почувствовала – какое-то плохое!
О, как она обрадовалась. Она и сама теперь – богатая девочка, раз у нее плохое настроение! Это привилегия богатых, сытых, – плохое настроение. Это хорошо. Счастье это: вместо холода и боли, голода и страха иметь плохое настроение!
Настроение у мамы сразу стало хорошим. Она легла на соломенный матрасик и тулупчиком укрылась. И заснула, счастливая.
…Настроение у моей мамы-свекрови всегда было ровным, хорошим. Но изредка она немножко сейчас капризничает. И говорит: «У меня плохое настроение!» А потом хлопочет по хозяйству и настроение исправляется.
Так что настроение – это роскошь, вот что я поняла. Большая это роскошь – отмечать свое настроение и жаловаться на его снижение. Только богатые девочки могли себе это позволить когда-то…
Есть иностранные слова: «катарсис» и «метанойя»
Катарсис – это очищение души. Это когда при соприкосновении с прекрасным, великим, истинно добрым душа очищается от всего скверного и чужого. Омывается и снова сверкает и сияет, становится той, какой была когда-то – когда вы были ребенком и верили в добро. И видели свет. А метанойя – это перемена ума; переосмысление, новый настрой, благой и чистый, это раскаяние – в самом глубоком смысле слова. Не чувство вины, а тоже – очищение.
В жизни изредка мы эти чувства испытываем, – очень изредка, – когда прикасаемся к чему-то, безусловно, высокому и имеющему божественное происхождение. Эти чувства спасительны. В минуту глубочайшего отчаяния они могут спасти человека, избавить от зла и несчастий…
Все это сложно; можно долго объяснять научными философскими терминами. И нет в русском языке, в простом, на котором мы говорим друг с другом, полного объяснения. Только я слышала, как две простые женщины говорили друг с другом. И одна спросила: «Какой псалом мне читать, если тяжко в горе, и нападают на меня беды, и злые люди? Что лучше поможет?» А вторая ответила: «А ты читай подряд, милая. И на каких словах сердце твое сожмется и душу на слезу прошибет, это и есть твой спасительный псалом. Его и читай!»
Как прекрасно сказано. Как верно! Это и есть – признак и сигнал. «Сердце подсказывает безошибочно, – так и писал Святитель Лука, доктор Войно-Ясенецкий, – вещее сердце, опутанное нервными узлами, – оно верный советчик». Еще мозг не успел отреагировать, еще рассудок не вынес суждение, а сердце сжалось, защемило его. Душа почувствовала свое, то, что нужно.
