И с этого крашеного яичка все наладилось. Сын сам позвонил и поздравил с Пасхой. Сказал, что не сердится, но нервы надо лечить, мама! Мама согласилась и попросила прощения. Все стало хорошо.
И любимый мужчина приехал. Он подумал и сделал предложение. Все же он любил эту нервную женщину…
А на работе перевели в другой отдел. Там даже лучше было, полегче и поинтереснее.
Но это было чуть позже. А в тот вечер женщина сидела одна, ела яичко, – она не знала, что еще рано его есть. И почему-то было у нее счастье на душе. Кулича в красно-золотой коробке не было, а счастье – было.
Можно отдать кулич. И получить треснувшее яичко. И счастье, мир, покой, радость. Откуда они берутся – это тайна.
Откуда и душа взялась, я так думаю. Вот и вся история про кулич и яичко.
С человеком стало не о чем говорить
Хотя он говорит, рассказывает эмоционально, с подробностями, в лицах, – что сказала свекровь при встрече и как посмотрела. Как ребенок сходил на горшок; как он вчера кашлял, а потом все прошло, но все равно надо дать витамины, ведь в садике скоро утренник! Мусоропровод засорился позавчера. Решили купить новый чайник, старый стал барахлить. У мамы было давление. Ездили на дачу.
Море информации. Но говорить совершенно не о чем. Человек замкнулся в своем маленьком мире, его ничего не интересует. Он утратил интерес к большому миру и сосредоточен на маленьком. Вроде бы ничего страшного, так ведь? Обычная жизнь. Но почему этот человек так плоховато выглядит, почему он увял, глаза его потухли, исчезла живость реакций, он постарел! Из него ушла энергия жизни, хотя он так живо рассказывает о событиях своего маленького мира. Но ничто другое его просто не интересует. Вообще не интересует. Ни искусство, ни спорт, ни политика, ни чья-то судьба, ни научные открытия – ничего! Он так и говорит: мне это неинтересно!
Это очень нехороший симптом. Это угасание души. Психолог Франкл рассказывал в своей книге о том, что заключенные переставали интересоваться внешним миром, все их внимание было сосредоточено на событиях в бараке, на отношениях с другими заключенными, на мелких ссорах и маленьких радостях. Они переставали видеть жизнь за стенами барака. Это было начало конца, начало психологической гибели личности. Сначала это была защита от страшного мира; убежище. Но потом душа стала задыхаться и гибнуть. Утрата интереса к миру и сосредоточенность на своей крошечной камере – это плохой признак.
«С ней стало совершенно не о чем разговаривать!», – так говорят и начинают избегать контакта. Кому интересно слушать одно и то же: мелкие распри, болезни ребенка или его маленькие успехи, двуличная свекровь, муж-эгоист, квитанции, платежи, – это важно, конечно. Важно для того, кто об этом говорит. Но больше такого человека ничего не интересует. И он сам перестает интересовать других. Теряет связи с социумом.
Что интересно помимо начальника, квитанции за газ и успехов ребенка? Кроме отношений с мужем или мамой? Кроме зуба, который лечили на прошлой неделе? Что еще интересно?
Если вы сможете искренне назвать хотя бы две-три темы, которые вас волнуют, интересуют, но не связаны лично с вами и с вашими родственниками – все в порядке. Если не можете сразу ответить и ответы приходится буквально выдавливать из себя – дело плохо. Может, в этом причина увядания, ослабления памяти, слабости и потери друзей? Душа угасает, как пламя без притока воздуха. Безболезненно, незаметно, тихо… Надо выходить из убежища, которое превратилось в ловушку. Только это может помочь.
«Раньше вещи чинили, а не выбрасывали!», —
глубокомысленно ответил старик на вопрос: как ему удалось прожить в браке пятьдесят лет? Или семьдесят? Все восхищаются этим высказыванием мудрого старика. Мне тоже оно показалось мудрым.
А потом я вспомнила про колготки. Колготки рвутся, это все знают. Особенно – некачественные колготки. Это неприятно, правда? Ну, вздохнешь и распечатаешь новую упаковку. А раньше действительно было не так. Совсем не так.
Колготки стоили от трех с половиной до семи рублей. Это было очень дорого. Врач за полторы ставки получал сто восемьдесят – в лучшем случае. Мои родители были докторами и работали с раннего утра до вечера. И еще дежурили. Колготки были нужны и мне, и маме. Не так-то просто было купить колготки – это дефицит. Но если найти, отстоять очередь, то можно купить. Изредка удавалось, если живешь в большом городе.
Женщины чинили колготки. Это была трагедия, если их порвешь, поставишь «затяжку», если пойдет «стрелка»… И колготки сначала стирали в мыльной воде – так они крепче делались. Якобы. Или держали в холодильнике – это тоже укрепляло ткань. Якобы. В магазинах продавали специальную штучку для подъема петель, если «стрелка» пошла. А особо ценные колготки можно было чинить в мастерской. Отстоишь очередь, сдашь колготки в починку, потом получишь. А потом снова порвешь… И мало было женщин в целых колготках. Их штопали, поднимали петли, мазали стрелки лаком для ногтей… И горько плакали, если колготки рвались – других могло не быть. И что делать – непонятно. Разве что надеть уродливый сатиновый пояс и к нему пристегнуть не менее уродливые толстые коричневые чулки. Чулки съезжали и перекручивались…
Много было хорошего раньше, это так. И вещи чинили, потому что они стоили очень-очень дорого, купить их было трудно, а рвались колготки точно так же, как сейчас. И женщины ходили в зашитых, заштопанных, починенных колготках очень долго. А когда колготки окончательно умирали, их не выбрасывали. Из них делали губочки для мытья посуды и оставляли «на запчасти» для починки других колготок…
Так что раньше вещи чинили, это правда. Их и сейчас чинят. Чинят автомобиль, ремонтируют квартиру, сережку золотую чинят и стиральную машину… А другие вещи просто выбрасывают. И покупают новые.
Все зависит от ценности вещи. Одно надо чинить. И никто не волочет машину на свалку из-за поломки. А другие вещи лучше выбросить. Их чинили от безысходности, от бедности, от невозможности купить новые.
Так и с отношениями. Ценные отношения никто не выбросит. Их чинят, если они поддаются восстановлению. Прилагают усилия. А бесконечно ремонтировать колготки и плакать над ними нет смысла. Нет смысла вкладывать огромные силы в отношения, которые вас убивают и разрушают. Или не приносят счастья ни вам, ни другому человеку. Это только нам решать сейчас: надо что-то чинить или нет смысла это делать? Зашивать, штопать, замораживать, погружать в мыльную пену и носить в мастерскую три раза в неделю…
Если бы старик ответил: «Мы прожили вместе так долго потому что любовь помогла нам пережить испытания!», – это был бы хороший ответ. А про починку вещей – ему, видимо, не приходилось штопать колготки. Не все надо чинить. И хорошо, когда есть выбор…
Когда писатель Зощенко был маленьким мальчиком,
мама ему говорила: «У тебя холодное сердце. Ты не умеешь любить!», – и вздыхала. Она по профессии была актрисой. И наверное, знала, как выглядит любовь. Любовь ведь часто предоставляют на сцене. А мальчик был молчалив и скуп на выражение чувств.
