Активная защита похожа на нападение. Но мы действуем в пределах своих границ и защищаем свою жизнь или свою личность. А те, кто нас увещевает низким голосом и советует прекратить защищаться – это дружки чудовища. Но это не важно. Важно не дать себя убить.
Под окном у пожилой женщины
стояли две лавочки. И черемуха цвела, и старый тополь шелестел листьями. А на лавочках собирался всякий сброд: мамочки с детьми. Дети вопят и плачут. Или визгливо смеются. Матери на них кричат или просто кричат: крикливые такие. В поселке все крикливые. Еще рыжая кошка приблудилась и тоже шмыгает туда-сюда. Мешает. Наверное, гадит везде. И мужья этих мамочек тоже приходят и сидят на лавочках. Бубнят и ругаются. А по ночам молодежь сидит на лавочках развратно. Обнимаются и разговаривают. Невозможно жить.
Эта женщина жаловалась везде. Писала, звонила и в форточку ругалась злобно. Она на первом этаже жила в бараке. Ей мешал шум. И пух от тополя. И цветение черемухи.
Она так яростно жаловалась, что тополь срубили. И лавочки срубили; вырубили топором. Черемуху только трогать не стали пока, пообещали позже выкорчевать, когда разрешение дадут.
И стало тихо. Вид на пустырь, за пустырем – болото и кладбище. Кладбище отлично стало видно: раньше его тополь скрывал. Никто не мешает и не кричит. Только рыжая кошка сидит у дверей. Худая и страшная: раньше ее подкармливали эти крикливые люди. А теперь нет никого. Пусто.
И эта старуха – назовем уж вещи своими именами – стояла и стояла у окна. Смотрела на черемуху и вспоминала молодость – она же была молодая тоже. И на лавочке обнималась под тополем с кем-то. Было дело. А теперь – пустырь, болото и кладбище. И пень от тополя…
Она вышла и взяла в охапку рыжую тощую кошку. И принесла ее к себе, налила молока. А потом сидела на диване и кошку гладила. А кошка громко мурлыкала. Это был блаженный звук. Живой.
В тишине иногда плохо. Звуки жизни мешают. И тополь мешает. Мешают видеть болото и то, что за болотом. Защищают от этого звуки жизни. И кошачье мурлыканье защищает. Жизнь шумит листьями, как старый тополь, которого больше нет.
…Но черемуха осталась. И кошка. И можно жить.
Мы не наслаждаемся каждым мгновением жизни,
не рассматриваем травинки и не восторгаемся солнцем. Не замираем, глядя на небо; мы замираем, глядя в квитанцию за квартиру. Не перебираем моменты прошлого с упоением, все эти милые мелочи и счастливые дни не нанизываем на нитку памяти… Не ценим возможность дышать и просто жить. И все время чего-то ждем и хотим. И злимся, если не получаем что-то. И все время думаем о будущем, планы строим, хотим все больше и больше! Вот такие мы. Нехорошие, да? Неправильно себя ведем. А это потому, что мы в целом здоровые и живучие.
Когда больных, умирающих людей обследовали и расспрашивали, вот они-то и говорили, что ценят каждое мгновение и живут только настоящим. И любуются цветочком или букашечкой. И вообще философски смотрят на жизнь, находя счастье в каждом моменте…
Вот такой парадокс. Так что, знаете, ничего страшного нет в том, что мы чего-то хотим, строим планы, живем в будущем, в прошлом помним всякую дрянь иногда, обижаемся и немножко жадничаем. Немножко большего хотим, чем у нас есть. Это свойственно здоровым и живучим людям.
Так что бороться, хотеть, расстраиваться, спешить, надеяться, ждать лучшего – это нормально. Это вы здоровы.
А наблюдения за букашечкой и восторг от солнечного лучика – вот это тревожит. И умение находить счастье в каждом-каждом моменте – это пугает. И когда планов не строят и о будущем не думают – это настораживает.
Так что с нами все нормально, скорее всего.
Трудные условия жизни
заставили поэтессу Цветаеву отдать детей в приют под видом сирот. Чтобы их государство кормило. Жизнь ведь стала очень трудной. А без детей полегче все же ноша.
А Ирена Сендлер жила при фашистах в оккупированной Польше. Она раздобыла фальшивые документы медицинского работника и посещала гетто, где содержали евреев перед уничтожением. И эта Ирена выносила детей в чемоданчике. Прятала в чемоданчик грудного младенца и выносила. Детей постарше выводили через канализационные стоки, прятали в коробках, в ящиках, вывозили на машине – это грозило спасителям смертью. Мучительной смертью. А грудничков в чемоданчике выносила эта Ирен.
И всего она вынесла две с половиной тысячи детей. Две с половиной тысячи.
Фашисты ее поймали. Пытали, сломали руки и ноги. Приговорили к смерти, но ей чудом удалось спастись; бежать из тюрьмы. Это невероятно, но это так.
Ирена Сендлер прожила почти сто лет. На фотографиях она очень милая. Милая старенькая женщина, Праведница мира.
Одни не хотят нести свою ношу. Им тяжело. А другие выносят в чемоданчике чужих младенцев из гетто, рискуя жизнью. Несут и несут. И это важнее стихов про любовь. Про любовь к себе…
У каждого своя ноша в этой жизни. А у святых – еще чемоданчик, с которым они подойдут к Вратам. Пустой чемоданчик. Легкий…
Если вы оказываете услугу даже самому доброму и хорошему человеку,
со временем цена услуги и помощи упадет в два раза. Это как минимум. И ничего удивительного в этом нет, так уж человек устроен. Даже хороший, порядочный человек. Хорошее со временем блекнет и забывается совершенно искренне. И происходит «присвоение». Не «доктор меня вылечил», а «я выздоровел». Хороший человек добавит: «С помощью доктора!» А не очень благодарный про доктора забудет просто. Вплоть до следующей болезни, когда снова будет нуждаться в помощи.
Маяковский в юности очень голодал и ходил в штиблетах на босу ногу даже сырой осенью. Ему всего восемнадцать было, еще мальчишка. И более обеспеченный поэт Давид Бурлюк давал Маяковскому рубль в день – на питание. Чтобы юный поэт мог не думать о куске хлеба, а писать свои замечательные стихи. Через несколько лет Маяковский с благодарностью вспоминал, как добрый Бурлюк давал ему полтинник в день на еду. Пятьдесят копеек… Но это был рубль! Как же так? Неужели поэт забыл или специально обесценил помощь?
Он действительно забыл. Это отличный пример, как работает память в таких случаях. От рубля осталось пятьдесят копеек, ровно половина. А ведь сам Маяковский был очень добрым, он всем помогал, когда у него деньги появились. Тайно помогал одиноким старикам, подбирал в голодные годы бездомных собак и котов, устраивал их у себя, кормил и заботился. Даже прозвище «Щен» у поэта появилось потому, что он подобрал погибающего щенка и очень его полюбил. У Маяковского у самого было доброе сердце! Но рубль превратился в полтинник. Такова природа человека. Даже самого хорошего.
Так что особо удивляться не надо. Если хочет человек выразить немедленную благодарность – позвольте ему это, пока память о добре свежа. Или не удивляйтесь потом, что все хорошее «ополовинилось», как минимум. И тот, кому вы что-то отдали или кого спасли, видит ситуацию несколько иначе. Поэтому так удивляются люди, узнав, сколько они на самом деле должны, – если они брали что-то в кредит, понемножку, а потом им пришел счет. Этого не может быть! Это слишком много! А потом посчитают и признают правильность подсчетов. Но все равно ощущение – как будто нас обманули…
