Он не ответил, хотя ему было что сказать.
— Значит, они ждут твоего возвращения?
— Мне дали десять минут.
Не находя себе места, занервничавшая девушка заходила по комнате. Она остановилась лишь ради одного вопроса, мучившего ее в эти секунды.
— Ты убьешь меня? — Испуганно спросила она, стоя к нему спиной и боясь повернуться.
— Нет. Никогда.
Дава кивнула и что-то обдумала.
— Надо прощаться? Мы больше не увидимся?
— Я не знаю.
— Тогда не будем. Ты согласен?
— Да, конечно, — отозвался Торе, и они посмотрели друг на друга, не желая делать шаг навстречу или к выходу.
Им не хотелось нарушить баланс этого момента. Наоборот, они жаждали продлить его до бесконечности, но любое действие неминуемо уничтожит равновесие и неизбежно все испортит. Одновременно с этим они осознавали необходимость сделать этот проклятый шаг, пока бездействие не погубит их обоих.
Чувствуя, что Торе испытывает боль лишь от одной мысли о проявлении инициативы, она приблизилась к нему и обняла его предплечье.
— Что со мной будет?
— Паноптикум.
Аэрин пробрала дрожь.
— Я не хочу так умирать. Только не так.
Торе стиснул зубы, ощущая вину стократ сильнее, чем прежде.
— Что я могу сделать для тебя?
Переборов слабость, девушка успокоилась и четко произнесла:
— Возьмешь мой чемодан?
Он поднял ее багаж, и они неспешно направились вниз.
Никто из агентов их не окликнул и не остановил, когда они спустились и встали у них на виду.
— Садись в фиакр.
— Ты поедешь со мной? — Не сдвинувшись с места, спросила дава.
— Это мой долг и наказание, — отозвался Торе, галантно предложив ей руку.
— Куда? — С подчеркнутым равнодушием осведомился возница.
— К Святым Мученикам, — огрызнулся мрачный Торе.
Лошади потянули фиакр, увлекая пассажиров в короткое путешествие. Раздираемый противоречащими друг другу желаниями, Торе то сжимал в кулаке четки, будто боялся их потерять, то растягивал в пальцах, словно собираясь задушить ими возницу. Наблюдавшая за ним Аэрин хранила молчание, тем не менее, в глубине ее глаз угадывалась жалость. У стороннего зрителя, если бы такой появился, могло сложиться ложное впечатление, будто это ему, а не ей, предстоит познать незавидную участь еретика.
За очередным поворотом показалась печально известная тюрьма, внушающая ужас тем, кто хотя бы раз слышал о методах инквизиции. Даже если половина из того, что рассказывали побывавшие внутри была правдой, стоило держать рот на замке и тщательно выбирать свое окружение. Не ровен час, даже невинный сломается, признавшись в страшных преступлениях, которых никогда не совершал.
Фиакр остановился и Торе помог Аэрин выйти из экипажа. Неся ее чемодан, он вместе с ней ступил под арку раскрытых ворот и последовал к страже, не спускающей с них глаз.
Без всякого сомнения, Дон Родригес предупредил генерального инквизитора и их встретил клирик низкого сана.
— Архиагент Тараттус, передайте мне вещи подследственной.
— Тарлаттус, — поправил его Торе, отдавая чемодан.
— Вам сюда, — не обращая внимания на замечание, продолжил клирик.
В сопровождении этого прихвостня и явившихся на его зов солдат, Аэрин и Торе вошли в чертоги паноптикума. Архиагент страшился услышать крики, хотя знал, что они появятся, только если спуститься на два этажа ниже, где располагались пыточные.
— Вынужден разлучить вас с дамой, — будто бы неожиданно вспомнив, заметил инквизитор.
Аэрин и Торе посмотрели друг на друга, и ни единого слова не было сказано ими. Архиагент удержал в себе душевную боль, считая себя предателем, а дава смирилась с неизбежностью.
Она отвернулась, прервав прощание, и стража заключила ее в кандалы. Девушка спокойно восприняла ограничение свободы, гордо вскинув подбородок.
— Вам надлежит идти за мной, — с манерами хозяина приказал инквизитор.
Стукнули засовы и дава оказалась отрезана от Торе.
Получив разрешение старшего телохранителя, клирик провел ее в палаты генерального инквизитора, обставленные по моде Эспаонского барокко. В интерьере чувствовалось неумеренная любовь к роскошной жизни, выставленная напоказ, а сам глава паноптикума, с неохотой поднявшего взгляд на визитеров поверх стола, едва влезал в широкое кресло.
— Кто это?
— Она, — быстро ответил помощник генерального инквизитора, изучающего лицо Аэрин. — Да, это она!
— Ты, как там тебя… Иди и займись чем-нибудь.
Инквизитор сдержанно поклонился и покинул кабинет начальства.
Толстяк уже давно мечтал встретиться с настоящей ведьмой, истинной еретичкой, и вот он увидел ее перед собой и онемел от радости долгожданной встречи. Облизнув жирные губы, он приблизился к девушке, и ее красота лишь распалила порочное пламя в его глазах. Она отвернулась от него, презрительно усмехнувшись.
— О, мне доставит удовольствие тебя сломать. Я распоряжусь приготовить нечто особенное. Не сомневайся, эта пытка станет вершиной моего мастерства.
Мерзко расхохотавшись, Диего притянул ее к себе и, схватив за подбородок, заставил смотреть на себя.
— Жалкий боров, — выдохнула дава, пытаясь отбросить от себя короткие и широкие пальцы, впившиеся в ее лицо грязными ногтями.
Он толкнул ее, опрокинув на пол.
— Не трать силы, они тебе еще понадобятся, — посоветовал палач, для которого процесс дознания был лишь некой условностью, предшествующей казни и в тоже время, приятной возможностью выпустить на волю свои низменные желания.
Представляя себе, как испытает на ней весь арсенал имеющихся в его распоряжении средств, Диего наслаждался открывшимся перспективам.
— Нам не положено проливать кровь, — но иногда я забываю об этом требовании.
Инквизитор отступил от беспомощной жертвы и бросил вдогонку:
— Ты полностью в моей власти.
Упиваясь ее унижением, он повернулся к безучастно наблюдающему помощнику.
— Я хочу допросить ее наедине, если не возражаешь.
Вполне закономерно, что клирик не стал с ним спорить.
* * *
В суетливом шуме мечущихся по дому слуг, выполнявших отданное им распоряжение, с легкостью затерялся бы вырвавшийся грустный вздох, горестные причитания или даже истеричный плач. Замерший на широком балконе Торе мог бы понять и принять любую форму женских эмоций, вызванных сложившимися обстоятельствами. Дело было не в них самих, не в проявлении слабости и не в бурном восприятии принесенной мужем печальной новости. Нечто гораздо более тонкое, чем неуловимая мысль, постоянно ускользающая от него, пронзало дом, соединяя между собой, и в тоже время, натягиваясь до струнной дрожи, отстраняло друг от друга поссорившихся супругов. Они как две луны, не могли перебороть высшие силы, что удерживали их в вечном вращении. Обреченные находиться рядом, на расстоянии соблазнительной видимости, небесные сферы стремились сблизиться, слившись в единое целое, но движение по кругу разводило в стороны, не позволяя осуществить задуманное.
