Но не есть, пить или спать.
Хочу улететь, хочу ускакать,
А не думать и желать.
Пусть скоро рассвет и надо вставать,
Ты будешь лежать, ты будешь зевать.
И не желаешь ты больше бежать,
Ведь лучше в постели, раз хочется спать.
Круто, Матвей. Может быть, стать поэтом. Я, честное слово, не думала над рифмой, само как-то зарифмовалось и записалось.
Надо обязательно придумать нормальную (лучше — хорошую, ещё лучше — отличную) мечту. Нужно отвести для такого события специальный день, поразмыслить и выбрать мечту.
Господство над миром? (подходит для овна, а не для меня)
Всемирная известность? (опять пахнет амбициями овна)
Сногсшибательная карьера? (конечно, хочется, но вряд ли получится)
Самый красивый мужчина планеты — мой муж? (о красоте мы уже говорили)
Я — самая красивая девушка планеты? (ужасно примитивно!)
Уютный и громадный дом на берегу океана? (придется терпеть наводнения и трупы утопленников)
Собственный вертолет и яхта? (я не умею водить даже машину!)
Полет в космос?
Мечты для овна. Значит не для меня.
P. S. Только что перечитала свои «стихи».
P. P. S. Поэтом мне не быть.
☼
Когда тебя охватит ужас,
И солнце закричит в руках,
Тогда замерзнет пепел в лужах,
И станет разноцветным серый прах.
Затем тот страх перерастет в кошмар,
Который остановит кровь.
И сердце превратится в пар,
Когда боязнь наступит вновь.
Матвей, мне страшно: я старею…
Мне уже семнадцать лет.
Сколько я ещё проживу? Шестьдесят лет?
Или шестьдесят минут? Или шестьдесят секунд?
Не знаю.
Я даже не знаю, в какой институт поступать.
Если завтра со мной случится что-нибудь скверное, то не надо будет учиться, не надо думать, в какой университет пойти.
А ведь что-то может случиться. Каждый день что-то происходит: аварии на дорогах, убийства в подъездах, взрывы домов.
Я так и не совершила никакого выдающегося поступка.
Неужели я родилась только для того, чтобы пылесосить ковер и жарить яичницу? Разве я что-то делаю не так? Разве я пишу про быстроменяющуюся моду, про подростковые журналы с выдуманными статьями и неправильными советами? Нет. Я стремлюсь избавить от этого хотя бы тебя, Матвей.
Правда?
Я чувствую, что должна что-то сделать. Что-то большое, что-то нужное. Не для себя. Не ради своего эгоизма. А для людей. Что-то хорошее. Но я не могу это сделать. Не готова действовать.
Пиши!
Ей нельзя ни в чем перечить,
Ей нельзя смотреть в лицо,
Потому что это нечисть,
Потому что это зло.
Написала о смерти.
Все мы умрем — кто-то раньше, кто-то позже — а вечность будет наблюдать за нашими страданиями и посмеиваться. Будет хохотать, пока мы будем больны и печальны.
Ну, как мой концентрированный пессимизм?
Знаю, ты меня простишь. Я придумала, о чем мечтаю. Я хочу вырваться из стальных лап лени и выполнить то, что должна была ещё с рождения.
Теперь что-то наподобие хокку (это жанр японской поэзии):
Солнце забыло о себе,
Стены молчат: они в забвении –
Только смерть живее всех живых.
(На самом деле это очень жалкое подобие хокку: настоящий хокку состоит из семнадцати слогов (5+7+5)).
Сейчас два часа ночи. Как ты уже понял, я не сплю.
Дело не в том, что я смотрю интересный фильм, просто не могу уснуть. Успокаивает только одно: мне осталось лежать ещё пять часов, так как ровно в семь надо вставать.
Я прожила ещё день своей недолгой жизни.
Под окнами происходит семейная разборка: кричат так, что все слышно. Какой-то крайне умный человек догадался поставить около подъездов скамейки, и теперь каждую ночь я пополняю запас ненормативной лексики.
Что там случилось? Кажется, в семейной паре появился третий лишний (я не имею в виду злобного хомячка). Скорее всего эта тварь побольше и, судя по выражениям, употребленным молодой женой в её адрес, понаглее. Короче, кто-то кому-то изменил, и сейчас, именно в два часа ночи, им необходимо узнать, кто во всем виноват.
К тому же под окнами орут кошки. Видимо, весна навеяла им некие чувства.
Не знаю. Мне весна навеяла только авитаминоз.
Кстати, насчет серийного убийцы. Его пока не нашли. И, видимо, не найдут. Мертвы уже пять девушек.
Я отлежала все бока. Если бы ты только видел меня сейчас, то очень долго смеялся (обещаю).
Представь: я лежу на животе в темноте, в руках маленький фонарик с севшими батарейками, который испускает более чем скромный луч света. Я пишу, хотя почти ничего не вижу: ни тебя Матвей, ни подушки, на которой ты, по идее, должен лежать.
А мне совсем не смешно. Я очень даже печалюсь. У меня плохое настроение.
Глава 11. Матвей
* * *
Стены — не тупик,
Когда рядом ты, моя
Аматэрасу*.
*главное божество синтоизма, богиня солнца,
считается прародительницей императорского рода.
Я не буду подчиняться чужим законам. Не буду участвовать в том, что было образовано без моего ведома. Я признáю лишь то, что создам сама. Увижу то, что захочу увидеть. Услышу те слова, что мой мозг захочет принять. Поступлю так, как велит разум. Я не буду марионеткой в алчных руках. Я все решу сама. Сама решу, что верно, а что нет, сама определю границы и нормы. И я никому не буду ничего должна.
Марианна, зарывшись в диванные подушки, внимательно следила за Славой. Она глядела на него, словно смотрелась в зеркало, наблюдая за любым изменением взгляда и отмечая каждую мимическую морщинку.
Он не смотрел на неё, беседовал с Хиро.
Когда ты создаешь мир, тебе приходится очень трудно. Нужно многое продумать и о многом позаботиться. В то время как сложно создать связи между предметами, тяжело определить отношения между людьми. Я бы даже сказала, что в этом трудно всё, и нет ничего простого. Это очень длительный процесс. Тебе нужно все изменить, сначала разрушить старое, потом создать свое.
Марианна смотрела на Славу и напряженно размышляла. Резкая боль в плече отвлекла, она переключила внимание на нее, как на единственное спасение, и медленно повернула голову направо, туда, откуда могла возникнуть её причина. Там, спрятавшись за оставшимися подушками, сидел Оливер. Он заметил её вопросительный взгляд и сквозь зубы процедил:
