В среду 1 февраля ко мне пришли мама с бабулей с отчетом о своих подвигах. Накануне мама прихватила бабулю с собой, чтобы «гарантировать двойную эффективность съемки». Я не сразу понял, что она имеет в виду, но, когда она включила планшет и запустила фильм, до меня дошло: им удалось создать у меня полное впечатление, что я нахожусь на месте событий. Они вслух комментировали происходящее, не упуская ничего. По-моему, они на глазах становятся настоящими профи кинодокументалистики. На всякий случай поясню: в диалоге участвуют моя мать и мадам Эрнест, моя учительница математики. Бабуля стоит в сторонке и снимает все это на камеру. Вот самые лучшие фрагменты фильма, которые я прослушал.
– Спасибо, мадам Эрнест, что согласились с нами встретиться и разрешили вести съемку. Для нас это очень важно.
– Пожалуйста. Я очень огорчилась, когда узнала про вашего сына. Надеюсь, он выкарабкается.
– Можете что-нибудь ему сказать. Мы дадим ему прослушать запись.
– О… Хорошо. Дорогой Луи, желаю тебе большого мужества! Ты – сильный мальчик. Кстати, за последнюю контрольную ты получил двадцать из двадцати. Поздравляю!
Замечание в скобках: по-моему, пожелания мадам Эрнест звучат довольно-таки тошнотворно. Тоже мне, магистр Йода…
– Спасибо, мадам Эрнест. Уверена, что Луи будет очень тронут. Но у меня к вам одна просьба… Мне очень хотелось бы, чтобы вы ее выполнили. Не только ради Луи. Ради всех в мире больных детей.
– Буду рада помочь вам, чем смогу.
– Отлично. Сейчас я все вам объясню. Не сердитесь, если моя просьба покажется вам нахальной. Вопрос деликатный… Видите ли, сейчас в соцсетях проходит флешмоб под названием Boob challenge. В переводе это означает что-то вроде «испытание сиськами». Люди уговаривают разных женщин позволить им дотронуться до их груди и собирают средства на медицинские исследования проблемы глубокой комы.
– Я полагаю, вы шутите?
– Ни в коей мере. Разве вы не в курсе другой аналогичной кампании? Знаменитые женщины позируют с обнаженной грудью и перечисляют заработанные деньги в фонд борьбы против рака…
– Да, я что-то такое слышала…
– Так вот, здесь принцип тот же. Разумеется, лица на фото смазаны. Изображения анонимны. Я сейчас занимаюсь тем, что обхожу всех, к кому Луи относится с особенным уважением, и прошу разрешения потрогать их грудь. Это мой вклад в дело исцеления больных детей. Мадам Эрнест, я очень хотела бы потрогать вашу грудь.
Замечание в скобках: все это мама говорила чуть ли не со слезами в голосе. Моя мать – невероятная женщина.
Закончилась эта история еще более удивительным образом. Выслушав возмущенные – само собой – возражения моей любимой математички, мать показала мадам Эрнест видеоролик, на котором она трогает грудь разных женщин: не только бабули, но и нашей дорогой медсестры Шарлотты и нашей помощницы по хозяйству Франсуазы. После этого мадам Эрнест дала свое согласие. Мама описала мне, как она осторожно положила руки на ее высокую грудь, поблагодарила и простилась. Позже она прочитала мне целую нотацию, объясняя, что делать такие вещи непозволительно; прекрасно понимая, о чем грезят школьники, она тем не менее считает, что трогать чужую грудь без взаимного согласия недопустимо, это граничит с сексуальным домогательством, поэтому она начала с того, что спросила у этой милой женщины разрешения. Во всяком случае, она не собиралась наброситься на нее исподтишка. Мама была очень сердита, хотя под конец призналась, что одобряет мой выбор, потому что учительница в самом деле хорошенькая, кроме того, она уверена, что очень скоро появится множество девочек, чью грудь я смогу потрогать – разумеется, с их согласия.
Потом мама с бабулей долго бродили по школьным коридорам, разыскивая класс мадам Гропирон – учительницы английского, которую я ненавижу. Найдя его, они без палева (для тех, кому за сорок, – втихую) туда проскользнули. Бабуля достала камеру и зажгла свет, а мама показала задницу таблице неправильных глаголов. Они хохотали как сумасшедшие, но, выходя из класса, нос к носу столкнулись с завучем. Мама еще не успела как следует одернуть юбку. «Видел бы ты его физиономию», – рассказывала она мне. Чтобы выпутаться из неловкого положения, мама включила пафос и принялась объяснять, что пришла сюда за тетрадью Луи: «Вы ведь в курсе, месье Фарес?..» Месье Фарес растрогался и выразил ей искренние соболезнования. Тут уж ей стало не до смеха. Она ответила, что вообще-то я жив, и в атмосфере мгновенно возникло напряжение. Больше мама в тот день не смеялась. Она сказала, что я должен быть сильным, что она в меня верит, любит меня больше всего на свете и очень без меня скучает.
Что-то я переставал узнавать свою мать. Нет, конечно, это она. Но она изменилась. Стала более открытой, веселой, раскованной, остроумной. А еще – более искренней, более общительной.
Мамой версии 2.0. Улучшенной.
Из дневника чудес
Мне не слабо!!!
• Потрогать сиськи мадам Эрнест!!
• Сесть в такси и крикнуть: «Поезжайте вон за той машиной!»
• Показать задницу в классе мадам Гропирон!!!
Глава 13
Шарлотта forever!
До конца срока 17 дней
Когда я вышла из палаты Луи, с натужными смешками рассказав ему о сомнительных подвигах его матери и бабки в коллеже Поля Элюара, я чувствовала себя как выжатый лимон.
Мне требовалось срочно сесть, прямо здесь, в коридоре пятого этажа. Буквально на минутку. Еще утром у меня мелькнула мысль, которая прочно засела в голове и не покидала меня целый день. Луи не видел, как наступил январь 2017 года. Весь этот месяц он провел в палате 405, от обстановки в которой меня уже начинало мутить.
Я не могла больше смотреть в одно и то же окно, из которого открывался унылый вид на бетонные коробки вокруг бесцветно-серого бульвара. Меня тошнило от зеленого линолеума и стен, увешанных стикерами с изображением птичек, инопланетных космических кораблей и прочих лютиков-цветочков, призванных перебить мерзкие больничные запахи. Притворяться, что жизнь по-прежнему прекрасна, читать веселые стишки и разглядывать фотографии улыбающихся детишек, слыша, как с другого конца коридора то и дело доносятся стоны и крики боли, – у меня не осталось на это сил. Меня достали все эти провода и трубки, перекрывавшие мне доступ к единственной подлинной красоте, оживляющей это помещение, – красоте моего сына. Я устала постоянно думать о том, что Луи, возможно, никогда не увидит приход весны.
Это было невыносимо. Большую часть времени мне удавалось отгонять от себя эти мысли, но чем ближе подступала дата 18 февраля – день, когда истечет месяц, назначенный доктором Бограном, – тем чаще на меня накатывал страх, от которого сжимало внутренности. Луи должен очнуться сейчас. Потом будет слишком поздно. Без него моя жизнь превратится в ледяную пустыню, которая меня убьет – медленно, но верно. Мне не пережить этой весны, если его не будет рядом. Весна – вот мой физический предел, граница моего существования.
