Может, с Ивашки-то как раз и надо было начинать, – бормотал он, – чтобы знать потом, кого ж именно в ощущениях искать…
Знаю я, каков он? – себя спросил.
– Мало знаю, – себе же ответил, рассказы Аленкины вспоминая. – Как же быть-то? А может, вот как… – молвил он задумчиво, на девочку спящую глядя.
Петя представил себе Аленушку, а рядом с ней мальчонку такого – без примет вроде, а себе внутри сказал: «Братец это ейный, меньшой…»
Затем вновь себя ощущениями заполнил всего. А как почуял, что растворился в нем мир весь, про Ивашку себя спросил. Безмысленно спросил, но с таким усилием особенным, как будто прикоснуться к мальчонке потянулся, да и решает для себя – в каком именно направлении ему тянуться-то?
…И словно поднялся Петя ввысь куда-то, да так высоко, что и лес, и сказку всю оттудова увидел. Глядит он затем вроде как вниз, да и видит – дуб большой, молнией сколотый, болотце гнилое, тухлое, и мальчонка рядом. Склонился он как раз над тем болотцем, воды вроде попить собираясь. Уже и губы трубочкой сложил…
…Как внезапно прочь дернулся… Постоял маленько, раздумывая о чем-то, затем достал из котомочки ножик и орешину срезал, похоже свистульку делать собираясь, да под дубом тем и сел.
Растолкал тогда Петя Аленушку, что видел, ей рассказал. Перепугалась девочка, его слушая, прямо с личика спала вся.
– Пил ли он из болотца того?.. – дрогнувшим голоском спросила. – Гиблое то болото, заколдованное…
Уверил ее Петя, что нет. Хотел сказать, что не позволил бы Хозяин плохому случиться, напротив – он-то, видать, и отвел Ивашку от беды. Но не стал малышке непонятное говорить.
А Аленка засуетилась, за руку Петю схватила, за собой тянучи.
– Рядом место то, – говорила, от быстрой ходьбы запыхавшись. – Кабы новой беды не случилось…
* * *
Петя глядел вслед уходящим ребятишкам и всякий раз, как кто оглядывался, рукой махать принимался. Ему махали в ответ… Проводил вот…
Сам неспешно побрел обратно – куда идти, разницы сейчас особой для него не было. Шел, звонкие голоса детские вспоминая, глазенки их чистые – у них со старухой своих детишек-то не было… Сказка так распорядилась…
Принялся было Петя законы сказочные обдумывать, да вдруг и остановился как вкопанный… Только тут и дошло до него, чего он сотворил…
– Мать честная!.. – по лбу себя хлопнул, присел даже.
Ну, Мяв!.. Ну, котяра!.. – заорал, как полоумный. – Из себя, значит!.. Яблочко-то!.. Сделай!.. Да?!.
Закрутился Петя от восторга юлой, по дороге пыльной козлом скакать принялся, вопил что есть мочи – не знал, как радость свою выразить.
Понемногу успокоился, в себя пришел. Проверять начал, как «яблочко внутреннее, волшебное» работает. Вспомнит кого: ощущениями слова-обозначения выключит, да в себя самого, как в блюдечко сказочное, и смотрит. Поначалу не всегда получалось. Но затем понемногу приноровился: что-то увидит в себе, что-то услышит, а об остальном догадается. Занятным это дело оказалось…
…Яга суетливо обхаживала кого-то за столом да с кислой улыбкой приговаривала:
– Кушайте, гости дорогие, кушайте, а если совсем совести нет, то и завтра приходите…
…Кощей стоял на балконе, яростно вглядываясь куда-то вдаль.
– Все вокруг фигня, – негромко напевал он, – есть только ты да я… Да и ты – фигня, только я, только я…
«Я-кательную технику отрабатывает», – решил Петя, за ним наблюдая…
…Царь, осанисто лысиной посверкивая, говорил воеводе негромким ласковым голосом:
– А закажи-ка ты себе, братец, шапку из каракуля.
– А зачем, царь-батюшка?.. – удивлялся тот, стоя навытяжку.
– Так хоть издали на мозги похоже будет…
…Змей Горыныч обводил кого-то невидимого Пете шестью пылающими глазами и, держа в руках три кубка зараз, говорил головой левой:
– А теперь давайте попрощаемся. Трезвыми мы уже не увидимся…
Говорил головой правой:
– Мы здесь собрались, чтобы выпить, так выпьем же за то, что мы здесь собрались!..
Говорил головой средней, видать, самой умной:
– Объективная реальность – это бред, вызванный недостатком алкоголя в крови…
…Уж и солнышко к горизонту склонилось, а Петя все стоял, думаючи, как же половчее открытие свое Горынычу преподнесть.
– …Ну ладно, Змей, – встряхнулся он наконец, – ведь улыбаться – это тоже немного показывать зубы. Вот и поглядим, что из этого выйдет.
И в путь пустился.
* * *
– Я хоть и жлоб – зато от чистого сердца, – обиженно дохнула на Петю перегаром левая голова Горыныча. – Ведь велено было яблоко с блюдцем принесть…
– Да и вообще, поздно стучать кулаком по столу, когда и сам ты почти уже блюдо, – хохотнула голова правая, плотоядно глазами посверкивая.
Но голова средняя как-то очень внимательно смотрела на Петю.
– Обидно, – сказала она, – когда твоя мечта сбывается у кого-то… Правду ли ты, Петя, сказывал? Не лукавство ли это?
– Легко проверить, – отвечал Петя. Он стоял перед Горынычем совершенно спокоен, ничуть не беспокоясь о том, как разговор сложится. Хозяин говорил устами Петиными, а Петя глазами же Хозяйскими за собой будто со стороны наблюдал. Забавно то было и… безопасно как-то, словно и невзаправду.
– Слушай внимательно, Горыныч, что делать надо, – деловито объяснять начал. – Для тебя главное – в головах не запутаться, в ритме едином работать…
Правой голове велел он образами себя зримыми заполнять, да чтоб не по одному, а всеми сразу. Левой – в звуки только лишь наказал вслушиваться, да так, чтобы ни одного при этом не упустить. Средней же рассказал, как всего себя изнутри ощущать…
Долго Петя наукой занимался. Ругаясь, гикая, скалясь и воняя духом утробным, Горыныч вначале упрямился головами крайними, но, постоянно понукаемый головою среднею, похоже, самой авторитетной, понемногу сдался и уже весь пробовать начал. Даже во вкус вошел.
А затем… А затем и случилось то, на что Петя надеялся. Умолкла вначале голова средняя, затем левая и сразу – правая…
Молчал Горыныч всеми головами, в себя всматриваясь. Что он там видел – неведомо, да и неинтересно то Пете было, другого он ждал… Но вот все три головы одновременно к Пете повернулись, на него глянули. У всех разом пасти открылись.
– Хитер ты, Петя, – одновременно и в один голос все три сказали. – И не думал, что одолеешь ты меня, а тем паче – смекалкой… И не жалею об этом…
– Кто же знал, что все злодейство мое всего лишь от чесотки мыслительной, навсегда покоя меня лишившей? Что в заботах о дне завтрашнем да переживаниях о дне минувшем давно уже потерял я радость дня нынешнего…
