– Хозяин здесь нужен, – хлопнул себя по лбу старик, – чего ж тут еще гадать? Хозяин – он ведь не мысли, а лишь устремления одни имеет. Не оплошать бы только… не выпасть из Хозяина вдруг…
Задумался Петя… Вспомнил отчего-то болтуна-деда гномистого, клетку из слов, им навороченных… свои ощущения в той связи… Что-то важное медленно проворачивалось в голове его.
– Между мною и Миром живым, – сам себе сказал, – есть еще мирок из слов нагроможденных, в нем и живем все. Хочешь к настоящему Миру попасть, надобно слова-обозначения прибрать. Слова, что мирок маленький пометили, слова-метки прибрать надоть… Потому как можно или жить, или думать о том, что живешь. Настоящая жизнь – это не мысли о ней, а ее ощущение. А пока думы думаешь – чужую жизнь живешь, того, кто слова эти мысленные тебе подарил-подбросил.
А как же стереть мысли-границы, – соображал Петя, – чтоб себя с Миром живым единым ощутить?.. Ведь мне тогда от дракона и прятаться не придется, – а зачем? – если вместо мыслей ощущения будут.
…Ощущения, ощущения… – бормотал старик озадаченно. – Когда мысли есть – ощущений нет, одни лишь суждения о них остаются. А вот когда ощущения есть – так теперь мыслям промеж них ну никак не втиснуться…
Это когда же я в последний раз так шибко ощущал, чтоб даже мыслям места в голове не хватало? – озадачился было Петя, да вновь себя по лбу хлопнул. – А ведь только что!.. Когда смеялся, от испуга спасаясь.
Ну-ка, ну-ка, – разулыбался Петя, путь к спасению почуяв. – Смех, значит… Сколько уж раз я из беды себя им выручал, так неужто еще одного раза не получится?
Он включил смех вначале в утробе своей, затем теплом тела всего засмеялся, потом в самую глубь заглянул – помог в себе каждой частичке мелкой смехом зазвучать. Да будто весь смехом единым и стал…
Долго Петя так стоял, улыбаясь. Затем сказал вслух:
– Мир мысленный стал во мне таким размытым и неубедительным, таким бессловесным и прозрачным, что ни за что дракону им теперь не пробудиться…
– Спи, мой огнедышащий, – добавил он, к двери подходя, – спи, мой длиннорукий…
И вновь смехом всего себя заполнил.
* * *
Здоровенный рыжий детина с красным лицом, сплошь усыпанным конопушками, и носом картошкой, неторопливо ходил вокруг дерева, держа в руках веревку. Грузная поступь его, тяжелый взгляд из-под кустистых, рыжих бровей и громадная палица в полдерева обхватом, прислоненная рядом, выдавали в нем дурную и необузданную силу.
– Сколько уж раз говорено им, – рассуждал он глухим голосом, – предупреждено было: берегите природу, Мать вашу!.. Да все без толку – самогон выгонят, а брагу в озеро льют. Вот русалки-то мало-помалу и охмелели, распутничать начали, а там и повымерли все… Где ж теперь в глухомани такой бабу для души сыскать?.. Э-эх!.. – крякнул досадливо и дернул веревку, затягивая.
Петя стоял, прикрученный этой веревкой к дереву, и молча наблюдал. Рыжий разбойник, закончив свое дело, тяжело бухнулся на траву рядом и с интересом глянул на него.
– Так чего ж это ты дубину-то мою спер, добр человек? – незлобиво спросил он. – Хороша дубина была, много лет я с ней слонялся, не то што энта чурка, – отпихнул он от себя огромную сучковатую палицу, – полгода я с ней маюсь, а фарта все нет…
– Не брал я твоей дубины, – в который раз уже отвечал ему Петя, – я ее и поднять-то не смогу…
– …Ну да, ну да, – будто и не слыша, кивал головой разбойник, – говорили мне, что крепышок гдей-то здесь гуляет, сам невелик, зато силы в нем – немерено. Муромцем величают… Так неужто ты и есть?..
– Петя я, – терпеливо втолковывал ему Петя, – палицы твоей мне не поднять.
– Да вот и я гляжу, – продолжал будто с собой разговор рыжий разбойник, – где ж тебе, заморышу, Муромцем-то быть? Однако ж палицу уволок… И на што она тебе?..
Битый час уже втолковывал ему Петя, что ошибка вышла, да все никак не доходило это до разбойника.
Он рылся в своей суме, что-то напевая про себя. Петя долго слушал эти диковатые напевы, наблюдая за ним, затем вздохнул. Разговор с рыжим верзилой не складывался. Он был начисто лишен человеческой логики. Он был начисто лишен и слуха музыкального, и вкуса. Чего он не был лишен, так это запаха…
Будто подслушав его мысли, разбойник вновь заговорил.
– А может, и не ты спер… – сказал он невеселым голосом. – Никто ведь не знает столько, сколько не знаю я… А все почему? А долбанулся я головой как-то о дерево, так и дерево пополам, и в голове чегой-то сломалось…
Сначала забываешь имена, – пожаловался он, – потом забываешь лица, затем забываешь застегивать портки…
Он помолчал и вздохнул:
– …Но хужей всего, когда забываешь расстегивать портки…
Затем вдруг встал, потоптался, ухватив палицу, легко сунул ее подмышку. И как-то просительно сказал Пете:
– Ты уж извини, что без скандала ухожу… Но – дела. На Большую дорогу пора, на дежурство заступать. Ты постой пока, приду – разберусь… Если вспомню… – и он в несколько огромных шагов растворился в чащобе леса.
Петя ошалело уставился ему вслед.
– «Если вспомню…» – ничего себе, – пробормотал он вслух, – а если нет?..
Он представил, что будет, если его запамятуют так же, как портки… Унылая картинка получалась.
– Сколько еще не сделано… – сказал Петя. – А сколько еще предстоит тогда не сделать?.. – И он передернул плечами.
Опыт, – успокаивал затем себя, – это то, что позволяет человеку делать новые ошибки в подтверждение старых… У людоеда на крючке висел? Висел… Яблоко волшебное сожрал? Сожрал… Меня дракон чуть не слопал? И это было…
Значит, что-то во мне все еще не ладно… – сделал вывод Петя и вздохнул.
– …Вздох – это упрек настоящему, это страх перед Миром, – будто в ответ раздалось в его голове, и прямо перед ним появилась улыбка Мява. – А ведь ты не более беззащитен перед ним, чем он перед тобой. Ощущать себя беззащитным перед Миром – это то же, что содрогаться при виде себя.
– Ты кстати, Мяв, – обрадовался Петя, – чего-то я в себе никак понять не могу. И ведь чую недоделку внутри, а в чем она – не разберу никак. Видишь вот, вновь в ловушку себя загнал…
– Ты, Петя, – заурчал Мяв, – как всегда непобедим в борьбе с собой. Неприятности, знаешь ли, они ведь приходят и уходят, а их творцы остаются…
– Так и я о том же, – заволновался Петя, – хочу уже полный порядок в себе навести, что погнилее нащупать да наружу выволочь. Надоело мне туда-сюда по сказкам шляться, пора уже и старуху домой возвертать… выскочить бы из себя прежнего, да так, штоб и не возвращаться более…
– Ой, Петя, – хмыкнул Мяв, – неспешно наука в тебя проникает. Смотри, как бы выйдя из себя, да не заблудиться в других. Ведь возвращаться-то все равно придется… Вот и воротишься сам не свой. Наберись терпенья и, если любишь жизнь, меньше насилуй ее своими мыслями да упреками себе. Как правило, лишь к концу пути нашего мы и понимаем смысл самого пути. Да и то не все, а лишь те, кто не остановился, в мыслях запутавшись. Слава хромому, Петя, ведь если мы знаем, что он хромой, значит, он идет…
