До 7 часов утра войска маршала Нея находились на исходной позиции и не получали приказа идти вперед. Наполеон ждал, когда солдаты Даву возьмут «русские редуты». Для французов, вюртембержцев и вестфальцев, составлявших основу войск Нея, это было тревожное ожидание. «Полное молчание царило в рядах, – вспоминал командир 18-го линейного Пельпор. – Каждый из нас предавался своим воспоминаниям и своим чувствам. Не бывает сильного духа в подобной ситуации; даже фанфароны не искали ничего, кроме забвения»
[1668].
Когда солдат 3-го и даже 8-го корпусов стали достигать неприятельские ядра и появились первые жертвы, напряжение заметно возросло. Деревня Шевардино, лежавшая справа от войск Нея, горела. Орудийная канонада заглушала ружейную трескотню. Трудно было разглядеть что-либо определенное, но было ясно, что основные события развернулись прямо и правее от 3-го корпуса, где войска Даву атаковали русские укрепления. В этой напряженной атмосфере, когда все ожидали приказа двинуться в огонь, к капитану Моргенштайну из пехоты 8-го корпуса подошел старший сержант его роты, послуживший уже в армиях Гессен-Касселя, Пруссии, Австрии и достаточно повидавший на своем веку. Желая немного разогнать гнетущую атмосферу, а заодно подшутить над своими солдатами и офицером, он предложил Моргенштайну провести эксперимент. По приказу капитана солдаты роты высунули языки. Они все оказались белыми, как вестфальская униформа! Сержант объяснил, что это верный признак страха у тех, кто впервые готовится идти в огонь. Тогда Моргенштайн потребовал, чтобы сержант показал свой язык, что последний немедленно и сделал с большим удовольствием. Язык был ярко-красным, «как лобстер». «А вы, капитан?» – сказал сержант. «Это останется моим секретом», – ответил Моргенштайн. «Тест» с языком немедленно был проведен и в соседних ротах, где языки у солдат также оказались совершенно белыми
[1669].
Иначе отвлекал себя от тревожных мыслей подполковник Лоссберг. За утро, сидя в седле, он успел написать карандашом три письма на родину!
[1670]
Дабы вселить в солдат Нея уверенность, им сообщили, что «многочисленные укрепления и редуты, построенные русскими», были уже взяты штурмом
[1671].
Примерно в одно время с тем, как Наполеон узнал о контузии Даву, или чуть раньше, император приказал генерал-адъютанту Мутону двинуть в атаку корпуса Нея
[1672].
Большая часть источников свидетельствует, что этот приказ Ней получил около 7 утра. Однако не совсем ясно, с какого пункта 3-й и 8-й корпуса начали движение вперед (либо из района д. Шевардино, где они могли расположиться за небольшим оврагом к западу и чуть севернее деревни, либо из района чуть южнее Алексинок, либо же из пункта юго-западнее Алексинок, за Чубаровским ручьем)
[1673]. Кроме того, из рапорта Нея и воспоминаний Зукова можно понять, что маршал после получения приказа не только вновь собрал генералов для отдачи последних инструкций, но еще и задержал войска у кромки поля для прочтения прокламации императора (хотя из других материалов явствует, что прокламация была зачитана около 6 утра)
[1674].
«Едва мы сделали несколько сотен шагов, – вспоминал лейтенант Зуков из 25-й дивизии, – как оказались под действием ожесточенной канонады, которая велась из редутов и батарей, размещенных в их интервалах. Мы предполагали, что третий корпус должен был атаковать эти редуты, чьи орудия извергали смерть в наши ряды, с целью их захвата; но мы еще не получили приказов маршала Нея на этот счет. Наши потери были бы безусловно намного меньшими во время марша с целью сближения, если бы этот марш был более или менее быстрым. Казалось, что маршал хотел сделать попытку, которая не имела каких бы то ни было шансов на успех: он старался с помощью маневра добиться того, чтобы русские оставили свои позиции. Но мы ошиблись в отношении их намерений»
[1675].
Иначе все происходившее представлялось командиру 18-го линейного Пельпору. По его мнению, Ней двинулся «на врага, выдерживая направление на пространство между Семеновской и большой батареей (Курганной высотой. – В.З.), в которую упирался левый фланг Барклая-де-Толли. Это движение было выполнено как в полном порядке, так и с быстротой»
[1676].
Но то, что виделось лейтенанту так, а полковнику иначе, совсем по-другому воспринималось штабными офицерами, генералами, маршалом Неем и самим Наполеоном. Войска Нея должны были не просто выдержать то направление, которое изначально предполагалось для их движения, то есть между д. Семеновское и батареей Раевского, но и помочь войскам Даву, которые увязли у южной «флеши».
Кто же стал инициатором изменения первоначального плана движения войск Нея, которые неожиданно бросились вправо? В свое время Сегюр высказал мнение, что это был результат импровизации самого Нея. Гурго немедленно выступил с опровержением, заявив, что Ней только исполнял приказ, данный ему императором. Пеле, вступивший в полемику чуть позже, поддержал позицию Сегюра. В наше время А. И. Попов вновь поднял этот, казалось бы, частный вопрос, разделив точку зрения Сегюра и Пеле
[1677]. И все же, на наш взгляд, творцом изменения задуманного Наполеоном плана сражения мог быть в равной степени как темпераментный рыжеволосый Ней, так и выглядевший 7 сентября достаточно апатичным Наполеон. То, что приказ Нею на движение вперед поступил тогда, когда надо было «исправлять» ситуацию, может быть истолковано в пользу Гурго, полагавшего, что маршал действовал в соответствии с указаниями Наполеона. Но приказ императора не мог не быть сформулирован только в самой общей форме – двигаться вперед, оказав поддержку Даву в захвате «редутов», а Ней уже на месте (скорее всего, когда уже вышел на уровень ручья Каменка) должен был принять конкретное решение, что он и сделал.
