«Вот и ты, сияние!» – прошипела игуана-дама, направляясь к девочке, которая застыла, опустив руки.
Дребезжание прута загипнотизировало публику, и в какой-то момент зрители оказались в детских воспоминаниях незнакомки, глядя, как маска ящерицы сползает с лица смуглой красотки со страшной улыбкой.
И тут, возвращая трибуны обратно на поле, чудище издало воинственный клич и двинулось вперёд.
«Паладины, к оружию!» – ответно воззвал тукан. Он попытался преградить неприятелю дорогу, но едва увернулся от когтей, полоснувших перед цветастым клювом.
– Что происходит? – заволновались зрители. – Куда делась райская идиллия?!
Игуана-дама была совсем близко, когда лаванда, до этого стоявшая неподвижно, закричала пронзительным криком и впилась ей в лапы и хвост.
«Бегите, ваше высочество!» – кричали цветы, связывая и опрокидывая врага на землю.
– Да! Беги, девочка! – подхватили люди на трибунах.
Но бедняжка только смотрела, как из травы поднимаются всё новые и новые прямоходящие ящеры. Эти были одеты в форму грязного песочного цвета, поверх которой блестела кольчуга. В лапах игуаны-воины держали серпы и кривые, янычарские сабли. Заметив девочку, они вперялись в неё своими змеиными глазками и вздымали оружие.
«Спасайтесь, госпожа!» – лаванда букетами бросалась наперерез врагу. Девочка стала пятиться, пока не побежала прочь от прута, зудевшего, как железное лыко.
«Куда же ты, сияние?» – чудище в платье елозило на спине, вскидываясь и вертя хвостом.
Сражение постепенно охватило всё поле. Ящеры, которым удавалось вырваться из объятий растений, делали несколько шагов и снова увязали в зелени. А камни, прятавшиеся в траве, атаковали неприятеля, подскакивая в воздух и обрушиваясь на черепашьи черепушки. Но прут ныл, плодя неприятеля, и лаванда снопами падала под ударами серпов и сабель.
На трибунах тут и там послышался негодующий свист.
– Куда делась музыка? Где сказка?! Верните рай! – кричали и топали ногами люди.
Ногус, белее фрака, озирался по сторонам, не зная, что предпринять. Он сжимал рубильник, но что-то до боли родное в дребезжании прута не давало прервать трансляцию.
Беглянка уже поднималась по склону холма, когда несколько чудовищ вырвались с лавандового поля. Они двигались длинными прыжками, обгоняя друг друга, словно соревнуясь, кому первому она достанется. Но когда, казалось, девочка будет схвачена, раковина в небе размазалась перламутром, посылая ей часть своего блеска, и хрупкая фигурка скрылась в лучистом ореоле.
– Так, так! – одобрительно загудели трибуны, и по берегу прокатилась волна рукоплесканий.
Радужные протуберанцы крыльев в несколько взмахов вознесли её на вершину холма и опустили на арену Колизея.
– Пой, сияние! Пой, девочка! – раздались голоса. – Пой, верни сказку!
Публика вновь начала аплодировать, но радость была преждевременной. Словно потратив все силы на перелёт, ореол вновь потускнел. А прут напротив начал зудеть сильнее, загоняя мысли зрителей обратно по тайным, тенистым закутам. Светлая гармония повредилась и стала глохнуть, будто комья пыли забили ей горло.
Аллеи парка, по которым бродили, взявшись за руки, Гракх и Амма, задрожали, ушли в прошлое, и время всей тяжестью лет легло на плечи старого музыканта и его жены.
Квинта увидела, как корабль Пятницы накрывает гигантская чернильная медуза, и залпы, которыми отвечает крейсер, только делают её больше и чернее.
Бебио и Пепио, прильнувшие в мечтах к сердцу скрипки, оказались в полной темноте, потому что драгоценный инструмент на сто с лишним лет заперли в сундуке ломбарда.
А Кот и Стопа подумали, что охрана памятников – занятие такое же пустое, как гробница, в которой они побывали, и пора идти в поход за новыми кладами.
И Ногус уже не стремился выключить луч, облегчённо потирая ладошки, – шоу определённо вызывало интерес. При этом он напрочь забыл о смуглой красотке Медине, запертой в крошечной комнатке под землёй.
Всё это время девочка стояла одна на арене, оглядываясь по сторонам, и её губы беззвучно шевелились.
– Пой! Что же ты молчишь?! – недоумевали все.
– Пой! – крикнули вместе Секста и Септима, и зеркальная полусфера заполучила первую трещину.
Волна света, прикатив изнутри бледного ореола, утопила арену в лучистом мареве, и уже нельзя было разобрать – то ли это девочка, то ли птица – серебряные пальчики мерцали, становясь резными краями крыльев, а перламутровый блеск щёк выдавал стрелку птичьего клюва.
Чудесная певунья по-прежнему всматривалась в трибуны, словно искала кого-то, и тут её голос вновь стал слышен всем вокруг.
«Октавиан! – звал голос. – Принц мой! Где ты?»
Не отрывая взгляда от арены, Унция встала и сняла платок с золотых волос.
– Октавиан! – произнесла шёпотом, слышным далеко за пределами амфитеатра. – Принц мой! Где ты?
Октавиан очнулся от вечерней дрёмы. Лодка двигалась размеренными толчками, – Пятница и Бальба гребли исправно.
– Это ты звала меня, Песня? – мальчик взглянул вверх, где, словно вымпел, реяла Айода.
– Мы обе звали тебя! – сейчас Айода была полупрозрачной, как тогда на острове, и баснословно близкая луна светила сквозь её лицо.
– Обе? – Октавиан сел, осматриваясь и замечая, что лодка скользит по лавандовому полю, а впереди маячит холм с мерцающим Колизеем. Он дотронулся до цветов и намочил руку.
– Я, – Айода всё больше сливалась с небом, – и твоя девочка-улыбка!
– Ты бросаешь меня? – он в замешательстве смотрел, как верная спутница тает прямо на глазах.
– Я всегда… тобой!.. – прозвучало уже из пустоты.
В тот же миг со стороны холма донеслось знакомое сопрано, а следом одобрительный гул множества людских голосов, и на глазах Октавиана и матросов голый бок волшебной луны начал покрываться пёстрым цветочным ковром.
Пятница и Бальба ещё гребли, когда лодка ткнулась в берег, занавешенный фантастическим пейзажем. Картина лавандового поля и холма подрагивала, и в такие моменты становились видны силуэты Скалистых гор и торчащей в стороне Зелёной башни.
Солнце ещё не ушло в море, но в воздухе сгущались неестественные сумерки. Ещё выше луны и раковины по небу расплывалось огромное чернильное пятно с прилипшей к нему зеркальной полусферой.
– А вот и она, – сквозь зубы заметил Пятница, – чертовщина, сожравшая наш крейсер!
Бальба выдернул весло из уключины, глядя вверх, словно метясь.
– Не смотрите на неё так, – Октавиан положил руку на весло. – А то она ещё больше набухнет!
