– А улыбку?
– Улыбку она взяла с собой, – Тристан сложил край листа. – Для музея та оказалась слишком живой.
– И больше она её никому не демонстрировала?
– Только одному человеку.
– И кто он?
– Этого я вам сообщить не могу, – он сложил листок с другого края.
– Но для чего она это сделала?
– Чтобы стало светлее.
– В башне?
Старый слуга невесело усмехнулся и ничего не ответил.
– Ну а что было дальше?
– Вход замуровали, оставив небольшое отверстие для еды и воды.
– А принцесса? – Ногус смотрел, как его собеседник делает из бумаги фигурку птицы. – Я слышал, она исчезла!
– Почему бы нет…
– Но это невозможно! – маг нахмурился. – Ещё никому в мире не удавалось повторить мой трюк!
– Знаете, когда председатель Карафа решил продать Унцию одному состоятельному господину, то тоже думал, что главный фокусник – он сам.
– Продать? – Ногус вскочил с места.
– Да, обменять на слиток, равный весу девочки.
– И что же?
– А то, что он перепутал, что продаёт и кому.
– Перепутал? – маг согнулся в вопросительный знак.
– Вы знаете, что было дальше.
Иеронимус хлопнул в ладоши и принялся ходить взад-вперёд по комнате.
– Замечательно, – остановился, потирая руки. – Значит, принцесса на месте?
– Этого я утверждать не могу, – Тристан продолжил свои манипуляции.
– Так всё-таки вам известно, в башне она или нет?
– Видите ли, – старик сложил птице хвостик, – до того, как стать темницей для книг, башня пять веков была дозорной. Она самая высокая в нашем, некогда, королевстве. Как, по-вашему, ребёнок может спокойно смотреть на то, что происходит вокруг, да ещё с высоты?
Ногус впился взглядом в кипарис на другой стороне улицы.
– Разумеется, никто не захочет, чтобы у детей была подобная судьба, – пробасил он. – Но только с одной стороны, без испытания нет и воспитания!
Бывший камердинер молча пожал плечами.
– А что вы там говорили насчёт фокусников? Какую ошибку сделал Карафа?
– Ту же, что сейчас делаете вы, – Тристан покачал незаконченную фигурку на ладони. – Только Карафа, в отличие от вас, не планировал использовать Унцию в своём спектакле дальше.
– Но… – маг прочистил горло, – вы же понимаете, в этом мире каждый выживает по мере способностей. Я мотаюсь туда-сюда по всякому захолустью, вроде вашего островка. Из раза в раз одно и то же: «Вот дирижабль есть! Бим-бом-бон! Извольте, уже нет…» Но эти фокусы, – он одёрнул манжеты, – мой хлеб!
– О, мы все заняты своими фокусами, – старик стал складывать птице голову, – только потом оказывается, сами себя и обманываем. Вот вы помогаете главной опекунше вернуть королевство, но принцесса не сможет в нём жить.
– Почему вы так уверены?
– Я служил Королеве-Соловью и слушал, когда она пела.
Ногус взглянул на старого слугу новыми ноздрями.
– Неужели вы и до сих пор ей служите? – воскликнул пораженно.
– Конечно.
– Но королевы больше нет!
– Ничего подобного, – Тристан говорил сухо, глядя собеседнику прямо в глаза. – Тереза ещё при жизни была музыкой, а потом просто ею и осталась.
– Просто ею и осталась, – как эхо повторил маг. – По-вашему, если человек – музыка, то он не умирает?
– Конечно, нет.
– А что же с ним случается, переходит в другую тональность? – он пренебрежительно фыркнул.
– Нет, исполняется другим инструментом.
– И каким же?
– Зависит от масштаба фигуры. Кого-то можно исполнить на губах или на коленке.
Иеронимус посмотрел на граммофон с инкрустированной медной трубой.
– Значит, по-вашему, музыка бессмертна, – произнёс покровительственным тоном.
– Смотря какая, – Тристан вернулся к рукоделию, и некоторое время оба молчали.
– Но я так и не понял, принцесса умеет исчезать или нет? – спросил Ногус после паузы.
Старик погладил бумажную птицу кончиками пальцев.
– Человек, в первую очередь, то, что нельзя увидеть. Ведь его сердце и есть музыка. И знаете, что мне странно? – взглянул исподлобья. – Вы привезли огромный по составу оркестр, возводите грандиозный амфитеатр, устанавливаете соборный орган, а о музыке не имеете ни малейшего представления.
– Но как же, ни малейшего? – обиделся маг. – Мне приходилось слышать мелодии совершенно божественные!
– Ничего подобного, – Тристан смотрел пронзительно, словно целясь. – Их слышали не вы, а аппарат профессора Пупа, которого вы обвели вокруг пальца!
– Что?! – Ногус вытаращил ноздри. – Откуда вам известно?
– Кстати, – старик, казалось, не слышал вопроса, – вы уверены, что ваши музыканты вообще умеют играть?
– Какие музыканты? Ах, да… это те виртуозы из «Вкусного Одеона», – маг озабоченно тёр переносицу. – Бедолаги очень кстати лишились работы. Но как вы узнали?
– Очень просто, – Тристан подправил птице крылышко. – Пока я объяснял вашей пассии, как правильно ставить ударения, приходилось слушать и её болтовню.
– Ах, вот оно что! – Иеронимус облегчённо вздохнул.
– Так зачем вам принцесса?
– Думаю, она обладает волшебным голосом, – маг сделал театральный жест. – Может приманивать песнями фортуну, посылать богатый урожай! У меня есть все основания полагать, что амфитеатр, который показывает аппарат профессора, и принцесса – одно и то же!
– В этом нет ничего удивительного, – старик откинулся на спинку стула. – Вы бы знали, сколько провела на сцене её мать!
– Увы, увы… А как, по-вашему, мне бы удалось договориться с принцессой об участии в моём мировом турне?
Тристан усмехнулся:
– Не знаю, имели ли вы дело с детьми.
– А что?
– Они не каждому подпоют.
– Но это же цирк, безобидное дело… гм, а почему так происходит?
– Их звучание.
– Что «их звучание»?
– Оно ещё подлинное, от природы.
– Но я бы… – Ногус переставил табурет ближе к собеседнику, сел, наклоняясь вперёд. – Я бы подошёл к ней без камня за пазухой. Может, она простила бы мне ту встречу с председателем, я же понятия не имел, как этот изверг обошёлся с её семьёй! Клянусь, я просто хотел освободить крошку из-под мнимого опекунства, вы мне верите?
– Верю? – Тристан полюбовался своей поделкой. – Я уже сказал, что слушал её мать.
