Если бы только она могла заглянуть в заветное сердце и своими глазами увидеть, на каком месте его размышления о ней, на каком – о друзьях, на каком – о корабле. Квинта подумала о чудесном приборе, который изобрёл доктор магии Иеронимус Ногус, – об этом писали все газеты. Что если обратиться к нему с просьбой – доктор не должен отказать в столь жизненном деле. И сразу бы стало ясно, какую часть души Пятницы она занимает. О нет, только не пятую!
Девушка погрузила лицо в подушку, осторожно, словно в неведомое будущее. В её душе царил переполох, в голове – неразбериха, мысли сталкивались друг с другом и разлетались в стороны, чтобы столкнуться с чем-то ещё, твёрдокаменным и совершенно непонятным юному уму и сердечку.
Допустим, ей позволят посмотреть в чудесный прибор. Но вдруг она увидит совсем не то, что ожидала? Вдруг всё пространство сердца юноши-моряка займёт один исполинский крейсер? Или океан? Если с крейсером она как-нибудь справится, то с океаном…
Квинта почувствовала, как сжатые веки начинает жечь, и тут же услышала нежный, мелодичный голосок, казалось, шедший из её серёжек-ракушек, которые забыла снять перед сном.
– С вашей любовью всё будет хорошо, – ласково пропел голосок.
Она вскинулась, оглядываясь и замечая в полумраке спальни белесый силуэт девочки с медными волосами. Та сидела на краешке кровати, и сквозь её фигурку просвечивала ваза с засушенной розой. Девочка улыбнулась, и радужная косичка, вспыхнув на её щеке, поплыла по воздуху к ладоням Квинты, сложенным на груди.
– Взгляните на своего любимого, если хотите, – голосок по-прежнему звучал ближе самой прозрачной гостьи. – Вы же хотите?
– Хочу, – пролепетала Квинта, рассеянно кивая.
Косичка расплелась на семь тоненьких ленточек, которые прошли сквозь её ладони и медальон, проследовав дальше к окну, а оттуда – к заливу. Послышался шум прибоя, настолько близкий, словно она сама сидела на берегу океана. Плеск волн стал медленнее и тяжелее, уходя с мелководья на глубину, где не видно дна, и полно морских звёзд, тех самых, чьи пять лучей так хорошо сообщаются с её, Квинты, пятиконечными мыслями о Пятнице. А потом она увидела себя, переливающуюся, словно перламутр, на широкой груди матроса. Услышав собственное звучание, не смятённое, а чистое и спокойное, девушка и сама тут же успокоилась.
Когда Квинта открыла глаза, на том месте, где сидела незнакомка, отдыхал лунный луч. И, опустив голову на подушку, она задумалась, было ли происшедшее знаком мира, а птичий голосок призрачной гостьи – голосом скорого счастья, о котором говорил отец.
– Так о чём это мы? – Пятница очнулся от видения, в котором миг назад обнимал свою любимую.
– Мы? – Бальба с удивлением взглянул на друга. – Последние полчаса ты не отзывался, только что-то бормотал и напевал. Я уже подумал, ты гребёшь во сне!
Матрос окончательно вернулся на лодку и огляделся. Октавиан крепко спал, а Бальба держал весло одним пальцем и особо не усердствовал.
– Что-то ты ленишься, – пожурил он его. – Греби-ка по-нашему, не сачкуй!
Извозчик доставил Ногуса на тихую улочку с двумя рядами высоких стройных кипарисов. Сквозь покосившуюся ограду и зелень сада виднелся дом Тристана, камердинера Королевы-Соловья.
Представляя старого слугу, маг невольно подумал о профессоре. Он снова попытался вспомнить момент их расставания, но, как и предыдущий раз, наткнулся на глухой чёрный занавес. Что-то шевельнулось под его тяжёлым пологом – слабое чувство вины или досада – но, напомнив о себе, сразу исчезло.
«А славно, что есть такие чудаки, как Пуп, – подумал он, разглядывая трещины на обветшалом фасаде дома. – На них ездишь, они молчат, их надуваешь, а им самим перед тобой стыдно. Неужели им известно что-то, что неведомо всем нормальным людям?»
Дверь открыл седой старик с суровым, обветренным лицом шкипера.
– Господин Тристан? – Ногус снял цилиндр. – Мне сказали, вы служили камердинером при бывшей королеве.
– Не при бывшей, – старик постарался не горбиться. – Просто, при королеве.
Маг настороженно посмотрел в сторону дороги:
– Я слышал, у вашей новой госпожи та же привычка, что была у председателя – переодеваться и разгуливать по городу инкогнито?
– Медина не моя госпожа, – Тристан пропустил посетителя в дом. – Я лишь пытаюсь вложить хоть один огонёк в мешок, что она несёт за плечами.
– Мешок? – Ногус быстро оглядел спартанскую обстановку жилища. – Какой ещё мешок?
– Который каждому когда-то придётся развязать, – Тристан сел, опираясь на трость. – Вы пришли из-за опекунши? – указал тростью на табурет.
– Нет-нет, – маг торопливо сел. – Вы знали принцессу с самого рождения?
Бывший придворный взглянул внимательнее, кивнул.
– И что вы можете о ней сказать?
Тристан ещё несколько мгновений изучал лицо гостя.
– Унция была обычным ребёнком, – начал размеренно, – разве что читать научилась раньше своих невидимых сверстников.
– А почему невидимых?
– Унция была единственным ребёнком во дворце, – старик потянулся, взял со стола лист бумаги. – Наблюдать за играми детей рыбаков и ловцов жемчуга ей мешали стены крепости.
– Выходит, у неё совсем не было друзей?
– Наоборот, – он положил лист на колени. – Её друзьями было всё, что она видела и к чему прикасалась.
– А ещё каких-нибудь странностей вы за ней не замечали?
– Странностей? Дети все немного странные. Для нас, взрослых.
– Да, да, – маг встал и отошёл к окну. – Но все те её чудеса, – отодвинул штору, оглядывая улицу и дворик. – У меня не было возможности убедиться лично.
– Вы хотите знать, правда ли, что о ней писали и говорили?
– Именно так.
– Чистая правда, – Тристан с лёгкой улыбкой наблюдал за предосторожностями гостя. – Свидетелями «волшебного полёта» были все, кто находились на площади. То, что она осталась невредимой, засвидетельствовали трое наиболее уважаемых европейских учёных.
– А «волшебная улыбка»? – Ногус вернулся на место.
– О, тут ещё больше свидетелей.
– А вы сами когда последний раз её видели?
– Кого, принцессу или её улыбку?
– Улыбку.
– Незадолго до того, как вы первый раз прилетели, – старик пристально смотрел на собеседника. – Только кланялся ей по собственному желанию.
– А потом?
– Потом на трон посадили куклу.
– А принцесса?
– Её перевели в башню с арестованной библиотекой.
