– Ты звучишь, как чистая септима, – сказала она.
– Было б странно, если бы я звучала иначе, – Септима не договорила, увидев, как гостья прикладывает пальчик к губам.
– Весь ваш дом звучит чисто, но там, – принцесса указала на стену, – какая-то неправильная нотка. У вас в семье все здоровы? – она открыла глаза.
– Вроде все, – Септима задумалась. – Хотя нет, папин тромбон болен. Но ему уже ничем не помочь…
Гракх с Терцией повернули на улицу, которая вела прямиком к дому.
– Ты тоже видишь это? – девушка смотрела в небо.
– Что? – Гракх огляделся.
– Не здесь, там! – она указала на золотистое свечение над крышами домов. – Что-то горит как раз в нашем квартале!
Старик прищурился и сердито покачал головой:
– Ах, ясно! Это Секста устроила фейерверк, хоть я и говорил ей не поджигать петарды во дворе. Вчера они с мальчишками притащили целую кучу петард, – он смотрел, как свечение гаснет. – Надеюсь, эти сорванцы не спалят соседские дома!
– Петарды не светятся, они дымят и издают треск, папа, – заметила Терция. – Такой сухой, как сломанные сучья, а я ничего похожего не слышу.
– Я тоже, – старый музыкант замер, а потом неожиданно сорвался с места и побежал к дому.
– Эй, куда ты? – Терция бросилась следом.
– Это он! – Гракх нёсся со всех ног.
– Кто? – девушка едва успевала за отцом.
– Мой друг! – старик бежал, не оборачиваясь. – Я его голос и с того света узнаю!
Сейчас и Терция услышала далёкое звучание, и это был тот самый звук, к которому она привыкла с детства. Тромбон отца не просто играл, он веселился во весь голос.
Унция держала инструмент в руках, словно взвешивала, сколько хвори в нём осталось, а Септима во все глаза глядела, как над головой новой подружки тает радужная корона. За миг до этого солнечная медь тромбона обменялась сиянием с её золотыми волосами.
В дом вбежала Секста с подолом, полным апельсинов, за ней запыхавшийся Гракх, а через миг и Терция. Они замерли, разглядывая девочку в старинном платье, с тромбоном в руках.
В комнате воцарилась полная тишина, и даже лёгкая фальшь сорванных в чужом саду апельсинов не помешала Унции расслышать чистую сексту, чистую терцию и ещё нечто большее в окружившей её гармонии. И когда старый музыкант, онемев от радости, принял тромбон из её рук и заиграл, принцесса уже знала, почему оказалась именно в этом доме.
– Как тебе это удалось? – Септима почти кричала ей на ухо. – Если честно, я не верила, что ты его оживишь!
Унция пожала плечами, с улыбкой глядя на отца Октавиана.
– Пойдём в другую комнату, а то я сорву последний голос! – Септима, пытаясь перекричать тромбон, уткнулась в золотые локоны.
Внезапно в комнате стало тихо – Гракх играть перестал.
– Нет, это невозможно! – воскликнул он, переворачивая инструмент и заглядывая в медный раструб. – Боже, это просто невероятно! – повторил, делая шаг к принцессе и вытягивая шею, словно искал веснушки на её серебряном личике. – Спасибо, Господи!
– У папы так бывает, – пояснила Септима вполголоса. – Когда он играет, всегда что-то себе придумывает. К тому же, мы ставим в апельсиновом саду Шекспира и, наверно, он вспомнил на радостях отрывок из «Сна в летнюю ночь» или «Макбета», – она не договорила, потому что из глаз старого музыканта вдруг выскочили слезы, сверкнувшие так ярко, словно в каждой горела пасхальная свечка. Девочка уставилась на капли, продолжавшие светиться на досках пола.
Гракх по-прежнему не обращал внимания на окружающих. Он сделал ещё шаг в сторону Унции и, прочертив тромбоном, словно шпагой, преклонил перед ней колено.
– Ну, что я говорила! – Септима тряхнула волосами. – Сейчас мы услышим какой-нибудь патетический монолог.
– Ваше высочество! Ваше истинное, настоящее высочество! – голос старика дрожал от волнения. – Девочка моя! Как же вы… как же в вас одной может быть всё это? Все планеты, все звёзды, все кометы! – он что-то забормотал, придвигаясь ближе, и его лицо озарилось, словно он заглянул в пылающую печку. И голос, и тело старого музыканта были охвачены необыкновенным трепетом, который тут же передался всем в комнате. И Амма, и пришедшие следом старшие дочери, все застыли, глядя на эту картину.
– В такой крошечной, в такой детке… – Гракх проглотил комок, вставший в горле. В ту минуту он любовался чем-то, что видел один.
– Я прожил целую жизнь, был уверен, ничто меня больше не удивит… Но выходит – нет – я ещё ничего не знаю о мире, – он обвёл взглядом домашних, кольцом сомкнувшихся вокруг. – О, дети, слушайте мои слова! На свете есть то, о чём мы всю жизнь мечтаем и во что не в силах поверить! Есть эта бесконечная, – он поискал в радужных лучиках перед собой, – сказочная дорога, есть верные друзья, которые знают о нас всё, когда мы только догадываемся о них. Эти друзья – мы сами, но уже совсем другие – лучше прежних, там – в сиянии новых звёзд! Поверьте, я видел всё это сейчас так ясно, – он вытер щёку ладонью. – Так будьте же справедливы в ваших мыслях и поступках! Не подведите нас с Аммой, ведь мы воспитывали вас правильно!
– Па! – Секста подтянула подол. – Ты что, на тот свет собрался?
– А? – Гракх глядел отсутствующим взором.
– Ваше высочество, – Терция вышла вперёд. – Это действительно вы? – спросила с надеждой.
Амма и дочери, не дожидаясь ответа, сделали реверанс, только Септима стояла неподвижно.
– Высочество? – она смерила принцессу взглядом. – Это потому что я сняла тебя с верхушки дерева?
– Прошу вас, – прошептала Унция, приседая в ответ. – Не надо церемоний.
– Но как же, не надо? – страшно волнуясь, воскликнул Гракх. – Вы же наша властительница, наша принцесса!
Она опустила глаза:
– В своей стране, да, а здесь…
– Но это и есть ваша страна! – старик прижал ладонь к сердцу. – Пусть только на территории этого небольшого дома, этого двора, но она целиком ваша!
– Последнее время, – Унция печально улыбнулась, – я даже не знаю, есть ли я на самом деле…
– Но как же, вы не знаете? – Гракх с мольбой протянул руки. – Конечно есть, обязательно есть!
– Ведь вы здесь, с нами! – горячо воскликнула Терция.
– Это правда, я с вами.
– Слава Богу, – Амма глядела на радужные лучи вокруг её лица. – Это для нас великое счастье!
Унция почувствовала волну тепла, нахлынувшую изнутри вместе с голосом этой женщины. Волна несла знакомые ароматы специй, и сквозь окутавшую её уютную перламутровую шаль проступил образ Октавиана. К привычной корице и перечной мяте присоединились нотки морской соли и водорослей, а в голосе ветра, треплющего волосы её единственного друга, слышались краски семи морей.
