А еще ты не накрашена.
Ты всегда надеваешь маску, скрывая черные и синие пятна под слоями суперстойкой тональной основы Cover Girl. Ты наносишь тени, румяна, и при взгляде на твое лицо вспоминаются разноцветные восковые мелки Crayola. Оно выглядит фальшивым.
Раньше я стеснялась тебя.
Стеснялась того, что ты так часто неискренне улыбаешься, что тональный крем и подводка скатываются и забиваются в морщинки у твоих глаз. Мне было стыдно за свое стеснение, потому что я знала, что за этой маской скрывается боль.
И вот я смотрю на тебя, на твое лицо без косметики, на глаза, опухшие настолько, что они кажутся закрытыми, на черно-синюю кожу, а не на пудру. Я подхожу к тебе ближе и опускаюсь на колени. Я не знаю, действительно ли я чувствую исходящий от пола холод, или это всего лишь мое воображение.
Я не понимаю, почему я так удивлена. Без косметики, без фальши ты выглядишь точно как я.
Бледная кожа. Веснушки. Глаза цвета шоколада.
И, словно дрожащее дыхание, сначала похожее на видение, ко мне возвращается воспоминание.
* * *
Это было так давно, но теперь я вспомнила. Кажется, мне было четыре. Я помню, как посмотрела в висящее в салоне зеркало заднего вида, увидела твои глаза и закричала:
– Мамочка, мамочка! У нас глаза одного цвета!
Ты широко мне улыбнулась.
– Да, дорогая. Шоколадные! У нас вкусные глаза-шоколадки!
И мне это понравилось. Глаза-шоколадки. У тебя был певучий голос. В нем не было гнусавости, но была выразительность, которая заставляла меня думать о сладком чае летним днем. Я все еще улыбалась, когда мы подъехали к дому и увидели припаркованный на подъездной дорожке старый «Кадиллак» модели семьдесят девятого года.
С твоего лица исчезла улыбка, ты проехала мимо нашего дома.
– Мамочка! Ты проехала наш дом, глупышка! – засмеялась я.
Я заметила, как ты напряглась, с каким выражением ты продолжала смотреть в зеркало. Ты ехала совершенно не в том направлении. Мы заезжали на парковки, катались по соседним улицам. Ты даже остановилась напротив полицейского участка. Я слышала твое дыхание. Оно дрожало. Я спросила, почему мы не можем поехать домой.
Сначала ты ничего не ответила. Ты просто сидела и смотрела в окно, и казалось, что ты только и думаешь о том, как бы сбежать. Но потом ты вернулась в реальность и сказала:
– Мамочка просто задумалась, солнышко.
Мы оставались у отделения полиции достаточно долго. Ты так и не вышла из машины. Когда солнце начало садиться, ты выехала с парковки, и мы продолжили кататься.
Я была не против. Мне нравилось ездить с тобой на машине. Я смотрела в окно и думала о сладком, тающем шоколаде.
Было уже темно, когда мы наконец припарковались позади «Кадиллака».
Ты посмотрела в зеркало заднего вида. Твои глаза были влажными.
– Послушай меня, малышка. Что бы ни случилось, я с тобой, поняла? Я всегда буду тебя защищать.
Твой голос дрогнул. Мне показалось, что ты не сможешь сдержать это обещание, но я все равно тебе поверила.
И ошиблась.
Ты двигалась очень медленно. Ты дождалась щелчка, сняла ремень безопасности. Ты повернулась к открытой водительской двери, свесила ногу, но не сразу выпрыгнула из машины. Ты расстегнула ремень на моем детском сиденье и крепко-крепко меня обняла.
– Мамочка, почему ты плачешь? – спросила я.
И ты ответила:
– Мамочка просто очень сильно тебя любит, дорогая.
Ты собиралась нести меня на руках к дому, но я выскользнула из твоих объятий, заявив, что я уже большая девочка и хочу идти сама. Ты не стала настаивать. Ты взяла меня за руку. Она была такой маленькой. Ты поцеловала кончики моих пальцев, и мы пошли к двери. Она открылась изнутри, и я уставилась на стоящего на пороге мужчину. У него были черные волосы с проседью у висков и обросшее щетиной лицо. Я видела его впервые.
– Мамочка, кто это у нас дома? – спросила я у тебя.
– Твой отец, – сказала ты срывающимся голосом. – Это твой отец, Элли. И, видимо, он нашел нас.
Он. Нашел. Нас.
* * *
С тех пор прошли годы. Воспоминание об этом дне затерялось среди других. Но, очутившись в фокусе, оно оказалось явственным и ярким. На несколько секунд оно даже затмило настоящее, как будто ему требовалось все мое внимание целиком. Как будто оно было важным. Я выдыхаю. Мне бы хотелось раствориться в нем. Мне бы хотелось вернуться в прошлое и жить той беззаботной жизнью, что я вела до того, как на нашем пороге появился он. Но это всего лишь воспоминание, не более того. Но может быть, просто предположим, что я вспомню достаточно, чтобы понять почему. Почему часть меня, мое сознание, осталась здесь. И может быть, если я выясню почему, я узнаю, что делать, чтобы выйти из этого лимба. Может, понимание – ключ ко всему.
Я зажмуриваю глаза, еще пару мгновений пытаюсь нащупать другие воспоминания, но ничего не выходит. В отчаянии я сжимаю до скрипа зубы.
Прошу. Прошу. Прошу. Дай мне зацепиться за что-нибудь. Но память жестока и не выдает своих секретов.
Ты начинаешь шевелиться, и я открываю глаза. Я понимаю, что стука больше не слышно. Должно быть, Август ушел. Часть меня жаждет, чтобы он вернулся просто для того, чтобы я смогла посмотреть на него еще раз. Но ты продолжаешь шевелиться, и на долю секунды кажется, что ты можешь меня видеть. Ты обвила руками ноги и крепко прижимаешь их к себе.
– Прости меня. Ох, моя голубка. Прости меня. Это я виновата, – говоришь ты тихо.
Мне хочется встряхнуть тебя. Конечно, ты виновата. Конечно, это твоя вина! Потом я вспоминаю, как ты сказала: «Он нашел нас».
Ты шепчешь:
– Я была так близка, так близка.
Я отшатываюсь и смотрю на тебя.
Близка? К чему?
Я не свожу с тебя глаз, жду от тебя ответа. Но ты ничего не говоришь. Я склоняю голову набок, чтобы внимательнее тебя рассмотреть.
Ты вся в синяках, без косметики, бледная, с веснушками и разбитой губой.
И подо всем этим я вижу ту же самую женщину, что смотрела на меня в зеркало заднего вида много лет назад, еще до того, как на нашей подъездной дорожке припарковался «Кадиллак».
Я вижу мою мамочку с шоколадными глазами, как у меня. Ты была такой красивой. Я смотрю на свои руки и вспоминаю, как крепко ты их сжимала, до боли, даже когда ты осыпала поцелуями мои пухлые пальцы.
Я вдруг понимаю: каждый день, входя в этот дом, ты умирала.
Возможно, ты стала призраком еще задолго до меня.
Чувство, непохожее на злобу, проделывает во мне дыру и тянет к тебе. Я пытаюсь выключить его, заглушить, отогнать.
