– Нужно придумать способ, как ты сможешь туда поехать.
– Невозможно. Путевка в лагерь стоит девятьсот пятьдесят долларов. Откуда я возьму такие деньги?
Здесь мне хотелось бы вспомнить, как мы разработали гениальный план, как все соседи сплотились, чтобы подержать тебя, а потом мы с тобой в слезах распрощались, и ты укатил в лагерь. Так могло бы быть в кино. Но мы не были героями фильма. Я придвинулась ближе и положила голову тебе на плечо. Ты выдергивал семена из цветов одуванчика: зажимал пучок между пальцев, вырывал его и кидал в траву рядом с собой. Было непохоже, чтобы ты загадывал желания. Скорее, ты выбрасывал их.
– Расскажи мне что-нибудь, – шепотом попросил ты.
В следующие несколько месяцев это превратилось для нас в игру. Я рассказывала тебе истории, а ты рисовал мне картинки, вселяющие надежду на будущее. С помощью слов и карандашей мы пережили этот нелегкий для нас период. Иногда события, испортившие твой день, казались такой мелочью по сравнению с синяками на моей спине. Но все равно я хотела забрать всю твою боль, даже если я ее не понимала, просто потому, что я не хотела, чтобы она была твоей.
– Однажды…
– Нет, начни с «когда-то, давным-давно».
– Зачем?
– Разве не так начинаются сказки? Так будет понятно, что нас ждет хороший конец.
Я не стала говорить тебе, что не у всех сказок хороший конец.
– Когда-то, давным-давно, – начала я.
Ты слушал, закрыв глаза, как я рассказывала историю о мальчике. Он рисовал предметы, а они превращались в настоящие. Разукрашенная дверь вела в удивительные места. На нарисованную звезду можно было забраться и свесить ноги в океан неба. Семена акрилового одуванчика исполняли любые твои желания. Волшебный мальчик с кисточкой, над которым все смеялись, пока не увидели, на что он способен.
В конце ты улыбался. Ты открыл глаза и стал осматривать окружающие островки травы.
– Что ты ищешь? – спросила я.
Ты сорвал пушистый одуванчик.
– Однажды мы оба выберемся отсюда, Элли.
– Мы оба выберемся отсюда, – повторила я, потому что иногда необходимо сказать что-то вслух, даже если ты не уверен, что это сбудется.
– Давай вместе подуем на этот одуванчик. – Глаза-блюдечки. Широкая улыбка. – Если все парашютики улетят, значит, наше желание сбудется.
Я отпрянула. Мне не хотелось дуть на цветок. Мне не хотелось зажмуривать глаза, делать глубокий вдох только ради того, чтобы открыть глаза и увидеть, что семена никуда не улетели, а остались на месте и посмеиваются над моими нереальными мечтами. У меня такое уже было. Я не хотела знать, что желание не сбудется. Но ты поднес цветок к моим глазам, горящим безумной и светлой надеждой, и начал обратный отсчет.
– Два.
Подожди.
– Один.
Закрываюглазаидуючтоестьмочипоканестановитсябольно.
Открываю глаза.
Семена-парашюты надежды взмыли в воздух.
Одуванчик стал совершенно лысым. Мы оба с улыбкой разглядывали его.
* * *
Август, я не очень хорошо помню, когда я вычеркнула тебя из своей жизни и забыла о наших обещаниях. Каждое новое воспоминание накрывает меня с головой, и я чувствую горечь сожаления. Я захожу в твой дом, поднимаюсь по лестнице. Дверь в твою комнату теперь закрыта, но меня это не останавливает.
Ты не ходишь в школу. Не выходишь из своей комнаты. Ты лежишь на полу среди устроенного тобою разгрома и смотришь в потолок. Я ложусь рядом. Когда я это вижу, у меня перехватывает дыхание. К потолку прикреплен холст.
Ты нарисовал меня так, словно я небо, а мои веснушки – созвездия. Ты нарисовал меня свободной, невиданной. Ты нарисовал меня, и мне хочется встать и дотронуться до каждого мазка. Когда я поднимаюсь на ноги, я замечаю бледные белые цифры в уголке.
День, когда ты нарисовал эту картину. И этот день был на прошлой неделе.
От этой мысли у меня что-то щекочется в груди: воспоминание или чувство, но я не могу поймать его.
Я тогда еще была жива. Ты нарисовал меня среди звезд, словно я могла сравниться с ними в красоте.
12
Магия,
в комнате Августа я замечаю небольшую записку, текст которой написан золотым фломастером и моим почерком. Я могу разглядеть только первую строчку.
Когда-то, давным-давно…
Мне следовало рассказать Августу правду о сказках со счастливым концом.
Но когда я вижу эту записку, я вспоминаю, что когда-то верила в магию.
И эта вера продолжила существовать, воплощенная в золотом цвете.
В магазинчике «У Шелдона» в центре города продавались золотые фломастеры. Они лежали на витрине, переливаясь ярким металлическим блеском, и их можно было протестировать на черной бумаге. Я ходила туда каждый день после школы, просто чтобы подержать фломастер в руке. Он совершенно по-особенному ощущался на бумаге, как будто я делала мазок кистью. Словно нежный поцелуй. Контраст между золотыми блестящими линиями и густой чернотой бумаги выглядел волшебно.
Я хотела овладеть твоей силой.
Я хотела, чтобы мои истории и слова пропитались переливающимся золотом и вырастили крылья.
Ручки были абсолютно обычными. Они лежали на пластиковой подставке, а на черной бумаге рядом с ними красовались ругательства, чьи-то инициалы и фривольные каракули. Городские детишки приходили сюда, чтобы побаловаться с новыми наборами ручек, но никто из них не умел пользоваться их магией. А я умела.
Фломастер стоил всего три доллара семьдесят девять центов. Но у меня и столько не было. В моем распоряжении имелись лишь две руки, пара глаз и одно сердце. Я вышла из магазина с фломастером в кармане. Я его украла.
Это было неправильно. И я это знала. Мне казалось, что из-за этого проступка у меня чесалась ладонь. Будучи уже старше, я оставила на прилавке деньги для Шелдона. Он не знал, что я украла фломастер, но это не имело значения. Я знала.
Я все равно им пользовалась.
Я писала им грустными ночами, когда хотела унять боль в сердце, и с его помощью создавала новые миры вместе с Августом.
От магии пощипывало кончики пальцев.
Пока линии не тускнели и не высыхали на бумаге, я могла держать твою силу, твою свободу в своих руках.
13
Мама,
мне была необходима эта магия, чтобы пережить то, что произошло позднее в том же году. Фломастер лежал у меня в рюкзаке, когда это случилось. Казалось, что половицы и дверные проемы пропитались злостью отца. Мы чувствовали ее повсюду, затаившуюся, голодную.
Как-то раз, когда мне было одиннадцать, отец работал допоздна и не должен был вернуться раньше полуночи. Когда я переступила порог дома, я увидела пакеты с продуктами. Пахло чем-то сладким.
