А Максиму в эту ночь снится просто омерзительный сон. Поначалу в нем нет ничего плохого, кроме, может быть, неприятного ощущения спешки, – во сне Максим опаздывает на встречу с Полиной. Он так спешит, так торопится, но безразличное время бежит все быстрей и не думает щадить Максима.
Опаздывать ни в коем случае нельзя, не ясно почему, этот момент во сне не прописан, но если не успеть – точно случится что-то нехорошее.
Так что во сне Максим выбегает на улицу прямо в майке, в которой обычно спит, и растянутых трениках. Бежит изо всех сил, но все равно почему-то остается медленным и пришибленным, не успевающим, а мир вокруг – быстрый и все ускоряется и ускоряется.
Так Максим добегает до самого моста, где на другой стороне его ждет Полина, им надо куда-то зачем-то ехать, и совсем непонятно и даже не очень важно куда.
Добежав до середины моста, до того места, где в металле проходит шов разводной конструкции, Максим – не иначе как во сне он обрел орлиное зрение – видит на том берегу Полину. Она уже собралась, в руке у нее чемодан, и вместе с ней в такси садится человек, оказывающийся Максимом. Это он и есть, точная его копия, какой-то злой двойник из чужой, запредельной реальности.
Этот потусторонний Максим смотрит на него победоносно и с нескрываемым презрением, захлопывает дверцу машины, и они уезжают.
Глава восемнадцатая
#точкинади
Горячую воду дали. И погода стала похожей на правду – теперь белая ночь снова была неотличима от серого дня по цветовой гамме. Нева поднялась и приняла вид особо свинцовый, и вода в ней как будто была уже не вода, а катящиеся вдаль большим потоком ртутные шарики. Ветра на Неве не было совсем, но и дождя тоже не было, так что надежда хорошо погулять еще оставалась.
Андрей припарковался у Таврического сада и как можно незаметнее, скрывая тревогу, взглянул на Полину. За время поездки от хостела она ему ничего не сказала, кроме того, что не выспалась. Еще мимоходом поинтересовалась, давно ли он общался с Андреем-первым. Он честно сказал, что не общался.
Как люди начинают встречаться и становятся парой, как именно происходит этот процесс соединения в эту самую пару, Андрей точно не знал. Он мог во всех подробностях представить, как они с Полиной уже долго вместе и как он несет ответственность не только за себя, но и за нее, и как от этого все бессмысленное наполняется смыслом.
Это значило, что ему она гораздо нужнее, чем Максиму, потому что Максима такие вопросы не волновали.
Андрей представлял, как они с Полиной пойдут по Воскресенской набережной, и там тоже сфинксы, как раз работы Михаила Шемякина, а на гранитных постаментах – медные таблички со стихами Гумилева, Ахматовой и Мандельштама. И Бродского. И тут как бы между прочим Андрей достанет из сумки коробочку с шемякинской ювелиркой для Полины. На память. Это вроде как ни на что не намекает и ни к чему не обязывает – просто на память о поэзии, которую Полина так любит, о Петербурге, ну и заодно об Андрее. И этот жест скажет о том, что и Полина ему как бы небезразлична, и в искусстве он разбирается и очень его ценит. И Полину ценит. И на выходные они уже точно встретятся с его семьей.
Потом, правда, надо будет еще решить вопрос с расстояниями. Но Полина только поступила и даже еще не начала учиться, наверное, несложно будет уговорить ее перевестись в Питер. Тут есть куча всего, такого… искусствоведческого. Или в Европу, потому что Андрей там все равно будет получать вторую вышку, может быть, выбрать колледж, подходящий сразу для них двоих?
Сфинксы сидели друг напротив друга на почтительном расстоянии, тонкие и ребристые, с красивой женской грудью и зеркально одинаковыми юными лицами. Высматривая таблички, Андрей обнаружил, что это так красиво только с одной стороны: профили памятников, обращенные к реке, оказались голыми черепами. Ну как всегда, вот оно вам современное искусство.
Полина молча рассматривала выгравированные строчки. Андрей последовал ее примеру и ужаснулся: стихи там поместили не целиком, а душераздирающими цитатами, мрачными и безнадежными: про тюрьму и мертвецов, которых можно найти по адресам и услышать их голоса.
И небо было совсем низкое и мрачное, такого же цвета, как вода и асфальт на проезжей части. И на противоположном берегу темнела тюрьма, почти самая большая в России, печально известная, как «Кресты», потому что там два корпуса крестообразной формы.
Андрей и Полина присели на парапет между чудовищными сфинксами, рядом с небольшими, наваленными друг на друга булыжниками, которые оказались центральной частью памятника. Булыжники были навалены так, что образовывали между собой малюсенькую щель-окошко, перетянутое проволокой крест-накрест.
– Знаешь, почему здесь есть строчки Анны Андреевны? – Полина повернулась к злосчастным сфинксам. Она видела: Андрей так подавлен, что даже не понимает, о ком она говорит, но совсем этому не удивлялась и не сердилась, а просто пояснила: – Ахматовой. Тут неподалеку есть еще отдельно ее памятник, потому что это была ее воля, она так завещала нам в эпилоге «Реквиема». В «Крестах» сидел ее муж, Николай Степанович Гумилев. Потом его расстреляли, никто не знает где, и никто не знает, где находится его могила. До сих пор не знает. Ему было тридцать пять лет. А потом там же отбывал заключение ее сын, Лев Николаевич, великий ученый и историк мирового масштаба. Ахматова в общей сложности два года простояла под стенами этого здания. Потому и написала в эпилоге «Реквиема», чтобы, если когда-нибудь ей поставят памятник, то здесь, «…где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов».
Полина умолкла.
Стало еще тоскливее, и Андрей поспешил достать заветную коробочку, пока они оба не впали в окончательную мрачность и меланхолию.
– Полина, вот. – Даже это получилось натянуто и неловко, ну кто так, в самом деле, привлекает внимание?
Андрей начал спешно распаковывать все сам, потому что коробочка смахивала на ту, в которых дарят обычно помолвочные кольца.
На его широкой ладони с длинными прямыми пальцами лежала самая крохотная елочная игрушка на свете, старинная, на тему балета «Щелкунчик», с серебрением и ручной росписью блестящей эмалью.
– Ты хочешь мне это подарить? – подсказала Полина.
Андрей облегченно вздохнул, а она посмотрела на него очень грустно.
– Спасибо большое, Андрей. – Полина надела подвеску на шею и на ощупь щелкнула замком на цепочке. – Правда, спасибо. Очень красиво.
– Пойдем отсюда! – вырвалось у Андрея. – Пожалуйста, давай уже пойдем.
Он почувствовал себя лучше, только когда захлопнул за собой дверцу машины.
– Не переживай так. Мы живые, и это очень хорошо, правда? И вокруг нас – очень большой мир, он сложный, и очень сложно быть его частью. Так было всегда, – улыбнулась Полина. – Знаешь, бабушка вообще была атеисткой, но часто повторяла одно высказывание Таганова про то, что мир так удивительно устроен, что мы все в нем очень временно и одновременно навсегда. Понимаешь?
