– Алло, Полина? Мне очень нужна твоя помощь.
* * *
Это было уже ночью, они с Полиной шли пешком обратно. Тело Дамблдора осталось в клинике.
Петербург – это сплошь линии и прямые проспекты. Больших даже целых два, они так и называются «Большой проспект», и здесь, на Петроградской стороне – очередном острове, – и на острове Васильевском. Там-то вообще весь остров проспектами изборожден – Большим, Средним и Малым.
Шли очень медленно и молча. В таком внутреннем согласии, как будто держались за руки, хотя на самом деле не держались. Миновали красивый дом, где на фасадах были вылеплены удивленные совы, и не обратили на них внимания. В большинстве этих домов были красивые старинные парадные с чугунными решетками лестниц и настоящими витражами.
Если бы они сейчас обследовали переулочки и дворы, то нашли бы наверняка какой-нибудь скверик или хотя бы широкую оградку, чтобы посидеть, но они шли прямо и остановились, только когда уперлись в Неву.
– Это первая твоя смерть же, да, – как-то утвердительно спросила Полина.
Максим кивнул, и они еще долго снова молчали. Потом поцеловались, и получилось, что первый поцелуй в жизни Максима так вот накрепко связался со смертью. Это Полина его поцеловала, она же все еще думала, что он – Андрей. Получилось хоть и в губы, но как-то очень целомудренно. Наверное, это был утешительный поцелуй, типа «я же здесь, с тобой, и мне совсем не безразличны ни ты, ни твое горе».
Полина на самом деле как-то иначе на Максима смотрела, но это было заметно только со стороны, а сам Максим ни на что внимания не обращал. У него в голове как-то само собой отложилось, что вот она, Полина, она рядом с ним, и не просто рядом, а вместе и по жизни. Они будут и дальше идти в таком комплекте, парой; так было всегда и всегда так уже и будет.
Так они сидели, пока мост не развели. По Неве пошли загруженные лесом баржи. Они везли длинные, выложенные ровными горками-рядами стволы недалеко, в Финляндию, чтобы финны сделали из дерева бумагу и продали обратно в Петербург. Такая вот ирония.
Полина сказала, что, когда бабушки не стало, она очень эгоистично волновалась лишь о том, как же она будет без нее теперь. Как она может с ней вместе что-то делать, куда-то ходить, разговаривать, если ее теперь больше нет. Ее волновало, не как теперь бабушка, а как будет она, живая Полина.
Так с тех пор время и течет, оно у Полины теперь по-новому измеряется. Вышел новый фильм, а бабушка его уже не увидит. Полина приехала в Петербург, а бабушка уже никогда сюда не приедет. Очень неприятные мысли, странное для живого, молодого человека чувство. Полина подозревает, что оно не пройдет, хотя со временем, наверное, притупится.
Смерть – это когда ты проснулся, а тебя уже нету.
– Ты ведь понимаешь, что время от времени в жизни так или иначе придется принимать такие вот тяжелые решения? – спросила Полина, подразумевая момент, когда покрасневший до самых корней волос, сопящий носом Максим подписывал бумагу на эвтаназию. – Не всегда такие, но по своей тяжести подобные?
Максим запоздало закивал, хотя они уже просто сидели на набережной. Да, да, конечно. Он смотрел только на воду и боком чувствовал Полину. И совсем не притворялся ни воображаемым Андреем, ни любителем и знатоком истории города. Он про все забыл, и ему было совсем не до этого.
29 июля
Полли 00:01
Мне кажется, что я тебя люблю, представляешь?
Глава семнадцатая
#белыеночи
На самом деле белые ночи есть не только в Петербурге: в Архангельске и Магадане, Якутске и Петрозаводске, Вологде и Северодвинске, почти на всей территории Финляндии, Исландии, Аляски и Антарктиды, ну и на обоих полюсах.
Плюсы этого удивительного природного явления очевидны, главный минус не столь очевиден – за белыми ночами неизбежно следуют темные дни. Это обратное природное явление так и называется «темные дни».
Едва появившееся к полудню серое солнце вяло освещает небо цвета асфальта, чтобы через два-три часа исчезнуть окончательно и устроить глубокую ночь посреди дня. Смешные картинки про пятьдесят оттенков серого Питера и следующие за ними еще более смешные требования: «А теперь пришли мне эту фотку в цвете» – становятся стандартной и неизбежной частью твоей жизни. В полной ночной темноте ты выходишь утром из дому и в такой же темноте туда возвращаешься, и требуется очень много душевных сил, чтобы функционировать в условиях, очень в общем-то сходных с самой настоящей полярной ночью.
Но помимо такой вот обратной стороны медали, в самих белых ночах есть еще один минус – бессонница.
Максим плохо спал с самого приезда Полины, а теперь перестал спать окончательно. В доме напротив уже светились окна – в них отражался приближающийся рассвет. А дома у Максима теперь не было совсем никого: не было Дамблдора, с которым он так редко проводил время в последние годы, не было родителей, не было бабушки, с которой Максим почти не ездил на дачу последние года два.
И это оказалось просто ужасным. У него из головы никак не шел разговор, на который он поначалу почти не обратил внимания, а теперь не мог перестать обдумывать. Только на этот раз воображаемый голос рассказчика принадлежал не Андрею, а Полине. Она рассуждала тут на днях о конфетах, которые нам не разрешают есть в детстве. Поэтому кажется страшно интересным и опасным занятием тайно воровать эти самые конфеты, которые обычно хранятся на кухне.
А потом мы вырастаем, и никто уже больше не может запретить нам есть конфеты. Можно с утра до ночи питаться сникерсами и эмэндэмсами, только почему-то не хочется. В детстве такая ценная покупка, как шоколад, кажется целым событием. Потом оказывается, что шоколадка стоит меньше ста рублей, но купить ее уже совсем не так жизненно необходимо.
Полина рассуждала об этом вслух, что, наверное, говорило о ее к Максиму абсолютном доверии – ты делишься чем-то важным с родным тебе человеком, не думая, как будешь выглядеть в его глазах и будет ли ему интересно.
«Представь, вот ты взрослый, состоявшийся человек, живешь один, и лежат у тебя на кухне конфеты. Не будешь же ты незаметно от себя их таскать? Ужас, да?»
Максиму казалось, что он пропустил все про самостоятельность и конфеты мимо ушей и запомнил только, что Полина говорила с ним на равных и очень открыто. А вот сейчас вспомнил вдруг весь рассказ и теперь думал и про «состоявшийся человек», и про «живешь один», и про «как и зачем теперь таскать конфеты».
А по времени, несмотря на свет, была еще поздняя ночь, а не раннее-ранее утро. И мосты даже на временную сводку не свели. Можно было бы пойти выгуливать собаку, но собаки теперь не было.
Максим бродил по квартире и думал о себе. Изучал свое отражение в зеркале, отмечая, что, даже назвавшись Андреем, краше он не стал. Каким был унылым и неуверенным в себе, длинным и не особенно симпатичным, таким и остался.
