— Удостоверения я не брал, потому что, товарищ, я сам — начальник учреждения!
— Вот если б вы смогли нам удостоверение дать…
— Так хотите, я сейчас вам его напишу?
— А как же с печатью?
— И печать у нас есть!
— Ну, я пойду с вами.
По дороге стараюсь умаслить студента-еврея, объясняя ему, что все произошло вследствие неопытности женщины-секретаря в умении распознать по первому же взгляду начальство. Вот я, если б присутствовал, такой ошибки не сделал бы. Сразу, по его внешности, догадался бы, что он именно начальство и есть.
В вагоне пишу себе удостоверение, ставлю штамп и печать… К дочери:
— Подпишите как секретарь и поставьте номер!
Начальство удовлетворено. Уводит красноармейца, а мне выдает разрешение на вывоз с вокзала дров.
Дочь уходит искать мужа, который и не подозревает о нашем приезде. Я остаюсь один.
Положение очень трудное, и я безо всякого удовольствия вспоминаю об Орлове и его погоне за дешевой мукой. Теперь я не могу отлучиться от вагона, потому что тотчас же вещи разворуют.
Вдруг вагон подцепили и куда-то повезли. Потаскали взад и вперед и бросили где-то на боковой ветви среди сотен других товарных вагонов…
Дочь обещала возвратиться через несколько часов с мужем, чтобы выручить меня. Но она оставила вагон в определенном месте. Как она теперь найдет меня? Положение прямо безвыходное!
Так проходит целый день. Стемнело, я зажег лампу. Голоден, без обеда… Сижу и жду, что пошлет судьба.
Вдруг слышу голоса. Слава Богу, свои! Они искали меня на путях более часа, и только счастливая случайность навела их на наш вагон.
Ночью наш вагон перетащили на Товарную. Зять ушел рано утром по делам, а мы остались вдвоем с дочерью.
Выгрузка
Пошел я утром в контору станции похлопотать, чтобы за нами сохранили взятый из Москвы вагон для обратного пути.
— Нельзя! Вагон отберем.
— Но у меня есть разрешение на отдельный вагон и для обратного пути…
— Что ж, когда поедете, мы вам дадим другой вагон. У вас не сказано в удостоверении, чтобы вам дали именно этот!
Что с ними поделаешь… Пропали заготовленные нами окно, нары, печка и пр.
Возвращаюсь, ждем зятя, чтобы начать выгрузку. У него кое-какие знакомства в конторе — его пациенты. Все же протекция.
Подходит локомотив, подхватывает несколько вагонов, в том числе и наш, и тянет куда-то.
На первой же остановке выскакиваю, бегу к машинисту:
— Что вы делаете?! Оставьте наш вагон в покое! Сейчас подъедет подвода, чтобы его выгружать, а вы утянули вагон…
— А я и не знал.
Оттягивает вагон на прежнее место.
Неподалеку несколько вагонов, в которых живет целый цыганский табор. Цыганята выскакивают из них и, несмотря на мороз, нагишом пляшут под нашим вагоном, выпрашивая подачку. Поражаемся их выносливости. А цыганята еще кувыркаются в кучах снега.
Подошло несколько человек, рабочих. Стали у вагона. Еще и еще. Скоро их набралось десятка два. Здоровые люди, одеты недурно. Стоят, молчат и курят цыгарки. От вагона не отрывают глаз.
— Чего вы, граждане, хотите?
— А мы — рабочие! Будем выгружать вас.
— Нам рабочих не надо! Сами выгрузимся.
Собравшееся воронье не отходит. Чуют поживу — если не трудом, так стащить что-либо.
Ожидать зятя больше нельзя. Дочь идет нанимать подводу. Я караулю вагон от разграбления.
Вот и подвода. Делать нечего, нанимаю двоих помогать, а остальных прошу отойти.
Неохотно отодвигаются на несколько шагов, но не уходят.
Подвода нагружена. Мы с дочерью, как охрана, идем по бокам, чтобы не стали грабить. Движемся к воротам вокзала. За нами, на расстоянии нескольких шагов, — вся толпа рабочих.
Властей, разумеется, — никаких.
Вот и ворота.
— Стой! У вас дрова? Нельзя вывозить!
— Вот разрешение!
Читают.
— Плевать нам на это разрешение! Оно для Куликова Поля, а здесь Одесса-товарная. Не пущу!!
Посылаю дочь в контору за новым разрешением. Сам зорко сторожу подводу от постоянно шныряющих возле нее подозрительных лиц.
Дочь возвращается с разрешительной запиской.
«Охраняющие входы» прочитали. Усмехнулись.
— Сказано — не выпустим!
Делать нечего! Оставляю дочь сторожить вещи, иду сам в контору.
Кто-то из проходимцев выхватил с подводы саквояж Орлова. В нем были и его деньги. Дочь подняла крик. Вор струсил, бросил саквояж.
В конторе мне дали новую бумажку. Но когда я ее предъявил у ворот, — снова лишь усмешка:
— Не пущ-щу!!
Возница проявляет нетерпение. Он взялся везти, а не зря стоять у ворот. Боюсь, что он просто повыбрасывает вещи на землю и уедет. Их тогда неизбежно растащат. Не спасет же их молоденькая дочь от шайки мужчин-грабителей, сознающих свою безнаказанность.
Снова бегу в контору. Догадываюсь, что здесь меня просто морочат. Авось, мне надоест, и я, чтобы двинуться дальше, повыкидаю дрова прочь. Этого только и надо. Мне как будто сочувствуют, но отказываются еще чем-либо помочь.
— К кому же мне, в таком случае, обратиться?
— Обратитесь в Чека!
Иду в местное Чека. После объяснений мне дают какую-то бумажку. Но у ворот — все то же:
— Не пущу!
— Да какого же вам еще разрешения надо?
— Принесите разрешение от Одесского лесного комитета. Тогда вас пропустим.
— А где же этот комитет?
— На Пушкинской улице. Туда сходите!
Открыто смеются в лицо.
Снова иду в Чека.
— Товарищи, да что же это такое! Неужели у вас нет власти приказать пропустить научную экспедицию?!
Переглянулись. Некто что-то сказал соседу. Стали писать.
— Ну, вот вам разрешение!
— Я бы просил, чтобы кто-нибудь со мною пошел к воротам. А то там опять найдут, что этого разрешения мало…
— Не беспокойтесь! Теперь пропустят.
Иду к воротам.
— Ну, это другое дело. Теперь можете выезжать!
Уффф… Выехали за ворота.
И вдруг возница хлестнул лошадей и помчался крупной рысью.
— Стойте! Тише! Вещи растеряете!
Мы его все-таки догнали и ухватили руками за подводу, — убежать от нас ему не удалось. По счастью, квартира дочери была близко.
