– И что, вкусам своим никогда не изменяете?
– А зачем? Лучше проверенное старое…
– Вы хоть видели что-нибудь, что лежит за пределами вашего мирка?
– Что вы имеете в виду?
– Ну, не знаю, – протянул Джонс. – Да хоть работы Трой, например. Вы вообще знаете, кто это такая?
– Послушайте, – сказал Рики. – Хотя вы все равно подумаете, что я не признался раньше из вредности, но да, я очень хорошо знаю, кто такая Трой. Она, нет… придется все же сказать… она – моя мать.
У Джонса отвисла челюсть. Об этом можно было судить по резкому движению бороды вниз. Еще у него непроизвольно дернулись ноги и руки. Он взял большой тюбик краски и принялся делать вид, что тщательно изучает надпись на нем, потом сказал неестественно звонким голосом:
– Откуда я мог знать.
– Конечно, не могли.
– Вообще-то, у меня уже прошел период восхищения ее работами. Вы, конечно, со мной не согласитесь, но, пожалуй, она исписалась.
– Неужели?
Джонс бросил тюбик на пол, и Рики тут же его поднял.
– «Джером и К°», – прочел он. – Новая фирма? Кажется, они присылали матери образцы. Вы их из Франции выписываете?
Джонс забрал у него краску.
– Я в основном пишу акриловыми.
– Что ж, – сказал Рики. – Отправлюсь-ка я спать, пожалуй. Спасибо еще раз, что пригласили в гости.
Они поглядели друг на друга, словно два совершенно разных представителя фауны в зверинце.
– Так или иначе, – подытожил Рики, – в одном мы точно сходимся: оба говорим по-английски.
– Вы уверены? – произнес Джонс и, помолчав, добавил: – А, к черту разногласия, давайте по пивку.
– Не откажусь, пожалуй, – согласился Рики.
II
Если сказать, что общение в конуре Джонса проходило гладко, то такая характеристика тех странных ночных «посиделок» не вполне соответствовала бы действительности, но по крайней мере тон разговора стал менее враждебным. Джонс пришел в приподнятое расположение духа и сообщил Рики, что тот может называть его Сид. Художника обуревало желание узнать больше о матери Рики, ее методах работы и прозондировать щекотливый вопрос – берет ли она учеников. Рики такая перемена в поведении хозяина одновременно и радовала, и раздражала.
Мисс Харкнесс не принимала участия в разговоре, а мрачно подносила банки с пивом, да и сама употребила изрядное его количество. Лошадь, от которой Рики шарахнулся в темноте, принадлежала ей. Значит, она не собиралась ночевать у Сида, а планировала впотьмах преодолеть путь до конюшен и даже (неужели она на такое решится?) до Л’Эсперанс, хотя, по-видимому, не очень-то нуждалась в покровительстве Фарамондов.
К полуночи Рики узнал, что Сид родился в Новой Зеландии – это отчасти объясняло специфическую манеру речи. Родные пенаты он оставил, когда ему было семнадцать лет, в этой дыре живет уже год и подрабатывает разнорабочим в «Лезерс» – конюшне, которую держало семейство мисс Харкнесс, и откуда ее саму, похоже, выдворили.
– Навоз выгребает, – заметила мисс Харкнесс в единственном за все время порыве словоохотливости. А затем почему-то разразилась громким смехом, похожим на лошадиное ржание.
Еще выяснилось, что Сид периодически наведывается в Сен-Пьер-де-Рош – ближайший порт на нормандском побережье, куда еженедельно ходит паром.
В четверть первого Рики покинул «конуру», сделал шагов шесть в темноте и плюхнулся лицом в грязь. Где-то рядом заржала – очевидно, от испуга – лошадь мисс Харкнесс.
Деревня крепко спала под звездным небом, шумел прибой, не заглушаемый гулким стуком резиновых подошв по мощеной набережной. Где-то в гавани подскакивал на волнах одинокий фонарь – наверное, мистер Феррант предается своему хобби: ночной рыбалке. Рики остановился посмотреть и понял, что фонарь горит ближе, чем ему казалось, и постепенно приближается к берегу. Слышался ритмичный плеск весел.
На берегу стояла старая скамья. Рики решил сесть и подождать мистера Ферранта, если это и вправду он. Фонарь исчез за дальним концом пирса. Борт лодки глухо стукнул о причал, затем кто-то стал убирать весла и переставлять какие-то предметы. Потом на берегу, привязав лодку, возник человек с фонарем и вещевым мешком на спине. Он зашагал вдоль причала. Разглядеть, кто это, не получалось из-за расстояния.
Рики уже хотел пойти навстречу, но тут, будто по мановению волшебной палочки, рядом с незнакомцем возник еще один человек. Рики остался сидеть на скамье в темноте.
Человек поднял фонарь повыше, и Рики увидел его лицо. Это и в самом деле был Феррант, освещенный светом фонаря, словно персонаж с картины Рембрандта – золотым ореолом. Рики сидел очень тихо, чувствуя, что обнаруживать свое присутствие не стоит. Феррант со спутником направились в его сторону. Феррант произнес что-то неразборчивое, а его собеседник ответил с неместным выговором:
– Ладно, только осторожно. Спокойной ночи.
На этом они расстались. Незнакомец быстро пошагал к повороту, ведущему к шоссе, а Феррант перешел дорогу и направился к своему дому.
Рики неслышно шмыгнул за ним. Феррант стоял к нему спиной – вставлял ключ в замок.
– Доброе утро, мистер Феррант, – сказал Рики.
Мистер Феррант резко обернулся, выставив вперед весло.
– Простите, – пробормотал Рики, не ожидавший столь резкой реакции. – Не хотел вас напугать.
Феррант буркнул что-то по-французски и еле слышно рассмеялся.
– Искали ночных развлечений? В Коуве с этим туго.
– Я был у Сида Джонса.
– Надо же, – удивился Феррант. – Подумать только. – Он открыл дверь и пропустил Рики вперед. – Что ж, спокойной ночи, мистер Аллейн.
Войдя в дом, Рики услышал где-то вдалеке звук мотора. Автомобиль взбирался по крутому склону на выезде из Дип-Коува. И только тут Рики сообразил, что второй человек с пристани – Луи Фарамонд.
Дом погрузился в темноту. Рики тихонько поднялся к себе. Еще не успев захлопнуть дверь в спальню, он услышал, как где-то совсем рядом закрылась другая дверь.
Какое-то время Рики лежал, слушая шум прибоя, потом задремал, и ему приснилось, что персонажи его будущей книги обрели черты Фарамондов, Сидни Джонса, мисс Харкнесс и Феррантов, так что было не разобрать: какие из них выдуманные, а какие настоящие.
Утро выдалось холодным и ясным; дул мартовский ветер. Миссис Феррант подала к завтраку кефаль – видимо, ночной улов мужа.
В десять утра Рики решительно принялся за работу. Он писал от руки; каждое слово давалось мучительно. И почему у него никак не получается заранее продумать, о чем писать? Раз или два показалось, что в голове забрезжил какой-то сюжет. Один из персонажей, женщина, выделялась из всех, о ней так и хотелось написать. По прошествии значительного времени он понял, что имеет дело с Джулией Фарамонд.
