– Как быстро я могу ходить? – спросил я.
– Ага, слышу голос бегуна. – Энджи рассмеялась. – Не переусердствуй, Барри Аллен. Максимальная скорость костюма – одна миля в час.
– Это начало, – сказал я.
Отем вытерла слезы и нахмурилась.
– Кто такой Барри Аллен?
– Флэш, – ответил я. – Доктор – фанатка комиксов. – Я одобрительно посмотрел на Энджи. – И большая умница.
Энджи рассмеялась.
– Аминь, брат.
Я посмотрел на Коннора. Мы с ним понимали друг друга без слов, и во взгляде лучшего друга я прочитал счастье и любовь.
Я посмотрел на Отем – не снизу вверх, а сверху вниз – и сказал:
– Какая у тебя красивая макушка.
Отем тихо засмеялась, но тут же плотно сжала губы. Я остановился, выпустил рукоятку костыля и коснулся ее лица.
– Как ты?
Отем кивнула, но тут же покачала головой.
Я повернулся к Коннору.
– Ты не мог бы оставить нас на минутку?
– Конечно, старина.
Он быстро сжал мое плечо и отошел к Энджи и Карлу.
Я посмотрел на Отем сверху вниз.
– Что не так, малышка?
– Это хорошо для тебя, – ответила она. – Этот экзоскелет сделает тебя здоровее. Я собираюсь заставить страховые компании оплачивать экзоскелеты, чтобы они стали доступны всем, кому он нужны. Но, Уэстон…
– Что такое?
– Несмотря ни на что, – проговорила Отем. Она погладила ремни, фиксирующие на мне экзоскелет – таким жестом женщина поправляет галстук и пиджак на любимом мужчине. Несмотря ни на что, я тебя люблю. Люблю вне зависимости от того, в инвалидном ты кресле или нет, сидишь или стоишь. Просто хочу, чтобы ты это знал.
– Я знаю, – ответил я, крепче сжимая рукоятки костылей. – Знаю.
Отем прижалась щекой к моей груди, точно к тому месту, где ремни, перетягивавшие мой торс, образовывали квадрат, оттянутый футболкой. Она обняла меня, насколько позволяла висевшая у меня за плечами батарея, но громоздкий аппарат не давал мне в полной мере ощутить прикосновение ее тела.
– Я не могу тебя обнять, когда на мне эта штука, – прошептал я ей в макушку.
– Всё равно я тебя чувствую. И я так счастлива. А ты счастлив?
Сейчас я испытывал искреннюю, незамутненную радость. И я это заслужил. Я встал на ноги задолго до того, как надел экзоскелет, и теперь мог постоять за себя. Если бы Энджи Маккензи повстречалась мне два года назад, я бы много месяцев переживал из-за ограничений, которые накладывал на меня экзоскелет – просто чтобы скрыть засевший в моей душе страх.
Я стал бы использовать экзоскелет, чтобы убегать.
– Я счастлив, – сказал я. – Я был счастлив задолго до того, как надел этот экзоскелет, и собираюсь быть счастливым, когда сниму его.
Из груди Отем вырвалось рыдание. Она отстранилась, вытянула шею, привстала на цыпочки и поцеловала меня.
– Я знала, что ты будешь чувствовать себя именно так, но мне хотелось услышать это от тебя. Чтобы ты произнес это вслух. – Ее глаза сияли, улыбка ослепляла. – Пойдем дальше.
Мы медленно зашагали по залу. Я делал один шаг за другим, а моя чудесная девушка шла рядом со мной. Ее мягкие пальцы обхватили мое запястье, потому что из-за костылей мы не могли держаться за руки. Пока не могли.
«Но это начало».
* * *
Август…
Я просматривал почту, и взгляд зацепился за один из конвертов.
Колледж Эммерсон, приемная комиссия
– Черт… – пробормотал я.
Окончив Амхерст и получив экономический диплом, я с полной самоотдачей отучился еще два семестра на курсе «Стихосложение и поэзия», с тем чтобы позже подать заявку в Колледж Эмерсон для получения степени в области писательского мастерства. Ответ наконец-то прибыл, но конверт оказался чертовски тонким, не может быть, чтобы в таком тоненьком конверте лежало письмо о зачислении.
Я не стал вскрывать письмо.
– Мать твою…
Мы с профессором Ондивьюжем договорились, что вместе откроем письмо из приемной комиссии, но на секунду я подумал: «К чему заморачиваться?»
И всё же я дал слово. Вместо того, чтобы разорвать конверт и подтвердить свое разочарование, я сунул его в рюкзак, где уже лежал томик «Последняя песня Африки», сборник стихов профессора Ондивьюжа, а затем направился в кампус.
Профессор Ондивьюж поднял глаза, когда я постучал костяшками пальцев по открытой двери его кабинета. Улыбка исчезла с его лица, когда он увидел мою мрачную мину.
– Оно пришло, – сказал он.
– Да, пришло. – Я положил конверт на стол.
Профессор разорвал конверт и достал письмо.
– Оно слишком тонкое, да? – проговорил я. – Если бы они сказали «да», то прислали бы толстый пакет с подробной информацией и…
– Т-с-с. Я читаю.
Я качался на задних колесах инвалидного кресла, пока профессор читал, его лицо было бесстрастным. С безумной медлительностью он положил письмо на стол, скрестил руки на груди и посмотрел на меня.
– Ну что?
– Мне жаль, Уэс.
Я приземлился на все четыре колеса, и мое сердце тоже упало.
– Дерьмо.
– Но тебя приняли в Колледж Эмерсон для получения степени в области писательского мастерства.
Разинув рот, я смотрел, как профессор, хохоча, подходит и обнимает меня.
– Вам жаль? – проговорил я, пытаясь, чтобы голос звучал зло, но получалось плохо, потому что меня затопило безмерное облегчение.
– Я очень рад за тебя, – сказал профессор Ондивьюж. – Но мне жаль, что ты уедешь.
– Мне тоже, – сказал я, – но она поступила в Гарвард.
Я никогда не уставал повторять это.
– Конечно, поступила. Прекрасная Отем, – сказал Ондивьюж с улыбкой и скрестил руки на груди. – Объект твоей страстной привязанности.
– Я многим вам обязан, – хрипло проговорил я.
– Ты ничего мне не должен. Я прошу у тебя одного: проживи свою жизнь с правдой, честью и уважением к мечтам и талантам своего сердца. – Он хитро улыбнулся. – А, и еще хочу иметь подписанный экземпляр твоего первого сборника стихов, когда его опубликуют.
Я кашлянул и прочистил горло, не желая уходить, однако пришло время двигаться дальше. Нужно было попрощаться с этим человеком, так же как Отем на другом конце города сейчас прощалась с Эдмоном (и наверняка рыдала ему в фартук).
Я не собирался плакать перед профессором Ондивьюжем, хотя сдержаться было очень трудно.
Тут я вытащил из своего рюкзака изодранный, потертый, весь в закладках томик его стихов «Последняя песня Африки».
