– Задай им жару, чокнутый засранец!
– Есть, сэр!
Я выехал на третью дорожку и встал перед стартовой чертой вместе с семью другими участниками заезда. Парень, занимавший вторую дорожку, повернулся ко мне.
– Привет. Ты новенький?
«Ко мне обращается враг».
– Ага, – ответил я.
– Круто. Удачи, новобранец.
Сотни язвительных, остроумных и очень обидных ремарок вертелись у меня на языке, но так и остались при мне.
Я улыбнулся парню.
– И тебе удачи, чувак.
Прозвучала команда «на старт», и у меня в крови забурлил адреналин. Восемь пар рук напряглись, готовые начать крутить колеса.
Грянул выстрел.
Мы налегли на ободы колес, все коляски тронулись с места: в первые секунды они катились медленно, но стремительно набирали скорость. Хорошее начало – залог победы.
Я начал просто отвратительно.
Сразу вырваться вперед не удалось, в итоге пятеро гонщиков заблокировали меня. Как и предупреждал тренер, мне пришлось выехать на внешнюю дорожку. В итоге после первых двухсот метров я оказался в хвосте гонки. Глубоко вздохнув, я изо всех сил напряг руки, пытаясь догнать соперников, и отыграл две позиции.
На втором повороте я ослушался наказа тренера и вклинился между двумя колясками. Я буквально чувствовал, как парни слева и справа от меня со свистом рассекают воздух.
Откуда-то издалека – наверное, с трибун – донеслись приглушенные крики и аплодисменты.
Я умудрился не перевернуться и даже ни с кем не столкнулся, но от усилий по спине потек холодный пот. На последнем прямом участке я увидел выбоину в дорожке и вклинился между двумя другими гонщиками, чтобы не угодить в кучу малу. Руки ныли и требовали передышки, легкие горели огнем, но я отыграл еще две позиции и пересек финишную черту четвертым.
Прежний я сейчас был бы вне себя от ярости, потому что не сумел победить. Черт возьми, да прежнего Уэса взбесила бы даже победа! Зато когда нынешний я пересек финишную черту, я был в восторге.
А еще меня охватило облегчение: я ведь не устроил свалку из восьми гоночных колясок и их седоков.
Когда мы ехали мимо трибун, толпа радостно улюлюкала. Мои руки налились свинцом, но я нашел в себе силы обменяться рукопожатиями с парой победителей. А потом я услышал…
– Ты мой мальчик, Блу!
Мои руки сорвались с ободов колес, сердце отчаянно заколотилось в груди, я поднял глаза и стал прочесывать взглядом трибуны.
Его было нетрудно заметить: он стоял, в то время как остальные зрители сидели. Он хлопал в ладоши, хотя все остальные уже уткнулись в мобильные телефоны. Он сунул два пальца в рот и свистнул.
– Так держать, Тёрнер!
«Черт возьми, он здесь. Он приехал. Ради меня».
Наши взгляды встретились, и Коннор вскинул вверх руку и улыбнулся широкой, хоть и неуверенной улыбкой. Я тоже поднял руку, чувствуя, что сердце колотится где-то в горле, так что там образовался огромный ком.
Я подъехал к своей команде и перелез в свое кресло, стараясь двигаться как можно быстрее. Тренер высказал нам свои критические соображения, и я кивнул, хотя почти не слушал. Пара ребят спросили, не хочу ли я пропустить по пиву.
– Нет, спасибо, – отказался я, натягивая толстовку. – В другой раз. – Я помолчал, а потом добавил: – В другой раз обязательно, ладно?
– Заметано.
С учащенно бьющимся сердцем я подкатил к Коннору – тот стоял возле трибун, сунув руки в карманы.
– Привет, – сказал я.
– Отличная гонка, старина.
– Спасибо. Откуда ты узнал о сегодняшних соревнованиях?
Коннор округлил глаза.
– Когда это я пропускал твои соревнования?
– Никогда, – проговорил я хрипло. – Отем тебе рассказала?
– Отем сказала Руби, а Руби рассказала мне.
Мы двинулись по беговой дорожке в сторону парковки, и несколько секунд над нами довлела неловкость.
– Как у нее дела? – спросил Коннор.
– Отлично, – ответил я, а потом решил отбросить все экивоки. – Вообще-то, она просто чудо. Каждый день рядом с ней – лучший день в моей жизни.
– Я рад, старик. Я серьезно.
– А Руби?
Коннор надул щеки и резко выдохнул.
– Я ее люблю.
– Ага, тем вечером ты уже это говорил.
Он засмеялся.
– Знаю, но мне хочется постоянно это повторять, потому что это правда. Ощущение волшебное, и это так просто.
У меня защемило сердце от радости при виде его счастья. Он почти стал прежним, только в глазах появилась новая глубина. Мне подумалось, что у всех солдат, побывавших на войне, становится такой взгляд.
– Ты этого заслуживаешь, – сказал я.
Последние несколько футов, остававшиеся до конца трибун, мы проделали в молчании.
– Погоди секунду, – сказал Коннор. Он присел на край одного из сидений, чтобы наши лица оказались на одном уровне. – Мне нужно кое-что тебе сказать.
– Нет, ты не…
– Да, должен, так что заткнись хоть раз в жизни и выслушай.
Его голос звучал весело, но глаза смотрели серьезно.
Я заткнулся и стал слушать.
– Прости, что я тогда уехал. Я чувствовал себя ответственным за то, что с тобой случилось. Мне было мучительно больно видеть, во что превратилась твоя жизнь, но больше всего меня убивало то, что я ничего не мог исправить. Мне хотелось поменяться с тобой местами. – Он машинально потер левый локоть. – Поэтому я попытался исправить себя, но сделать это здесь и тем более в Бостоне я не мог.
Повисло короткое молчание. Раскол между нами существовал всегда, его подпитывали моя старая боль и разрушающая меня самого злость. Дрейки думали, что я поддержу Коннора, помогу ему в учебе, но, по правде говоря, это он годами поддерживал меня – без него я бы давно уничтожил самого себя.
– Ты был во всём прав, – признался я. – Я действительно не мог постоять за себя, отвергал всё хорошее, что было в моей жизни, потому что полагал себя недостойным счастья и никому не верил. Я заранее считал, что меня отвергнут, и поэтому портил отношения с людьми до того, как они начинались. – Я посмотрел на него. – С тобой я вел себя так же. Ты был лучшим, что случилось в моей жизни с того самого дня, когда тот парень, как там его звали, опрокинул тарелку с едой мне на колени. А я никогда тебе об этом не говорил.
– Тебе и не нужно было этого говорить, старик.
– Нужно. Некоторые вещи нужно говорить вслух.
Коннор кивнул.
– Ты спас мне жизнь в Сирии. Закрыл меня от взрыва и спас.
