– Он счастлив, – сказала я. – Ты делаешь его счастливым.
Руби округлила глаза, блестящие от слез.
– Ага, ладно. Будь ко мне снисходительна. – Она встала с дивана. – В рядах плакс я новичок.
Я проводила ее до двери, и уже на пороге мы обнялись.
– Перечитай письма, когда будешь готова, – посоветовала она. – Если, сделав это, ты захочешь помчаться в дом Уэса и перепихнуться с ним – не раздумывай. Просто сделай это.
– Таков твой мудрый совет?
– Всегда. – Она снова меня обняла. – Спасибо, что простила меня.
– Теперь мне гораздо легче; не могу на тебя сердиться. Злость очень утомительна.
– Очевидно, твое запутавшееся сердце подсказывает тебе, что делать. Просто слушай его.
Руби поцеловала меня в щеку и ушла. Не раздумывая ни секунды, я направилась в спальню и вытащила из-под кровати заветную коробку.
Усевшись по-турецки на полу, я перечитала письма из тренировочного лагеря. Все до единого. Попыталась представить, что все они написаны Уэстоном и стала ждать, когда меня затопит волна любви и восторга.
Ничего не получилось.
Когда я читала письма впервые, их содержание было для меня новым, каждое слово отпечаталось в памяти, оставило след, но мое сердце воспринимало их, как слова Коннора. В конце каждого письма стояла подпись Коннора.
– И что теперь? – прошептала я.
Я вернулась на диван, укуталась одеялом и снова включила телевизор. Дождь барабанил по окнам, и я заснула.
Он сажает меня к себе на колени и сжимает мое лицо в ладонях. Ладони у него мозолистые и заскорузлые, но прикосновение очень нежное, почти благоговейное. Большими пальцами он гладит мои скулы, наклоняется и целует меня. Поцелуй-вопрос, полный желания и потребности, которые я ощущаю всем своим существом.
Он отстраняется, и я открываю глаза.
– Мне так много нужно тебе сказать, – говорю я.
Какая у него красивая улыбка, она полна облегчения и надежды.
– Скажи…
И вновь меня разбудил стук в дверь, на этот раз весьма настойчивый и громкий. За окнами сгущался сумрак – похоже, я проспала весь день.
Я отбросила одеяло и одернула пижамную рубашку. Посмотрев в глазок, я увидела молодого человека в парадной военной форме, в фуражке и белых перчатках.
Дрожащими руками я открыла дверь, напоминая себе, что мои любимые мужчины давно вернулись с войны.
«Они дома. Они в безопасности. Это не то… о чем я подумала».
– Да?
– Отем Коуэл?
– Колдуэлл.
– Я лейтенант Оурен Бэнкс, авиационный врач первого батальона. Я был с Коннором Дрейком в июне прошлого года, когда нас вывозили из Сирии.
– Так, – медленно проговорила я. – Хотите зайти?
– Нет, мэм. Мое дело займет всего минуту, – заявил Бэнкс. Говорил он с легким бостонским акцентом. – Когда нас вывозили на вертолете, рядовой Дрейк передал мне кое-что, принадлежащее вам.
– Мне?
Он протянул мне маленькую плоскую коробку.
– Мы покидали зону боевых действий в спешке, там царил настоящий хаос. Было много раненых и один убитый. В общем, рядовой Дрейк отдал мне эту вещь, а я запихнул ее в рюкзак и… Мэм, я прошу у вас прощения. – Он смущенно посмотрел на меня. – Честно говоря, я совершенно забыл о его просьбе. Извините.
Я медленно открыла коробку.
– По окончании срока службы всё мое снаряжение приехало вместе со мной домой, и моя жена убрала вещмешок в кладовку. Я уехал в другую командировку, а когда вернулся, стал разбирать вещи и нашел… это.
Теперь мои руки уже неудержимо тряслись. Я открыла коробку и обнаружила внутри маленькую, покрытую пятнами тетрадь.
– Для Дрейка было очень важно, чтобы вы это получили, – продолжал Бэнкс. – А у нас не принято подводить однополчан. Я запомнил только ваше имя, первую букву названия улицы «П», ну и город, Амхерст. Так что у меня ушло некоторое время на то, чтобы вас разыскать. И вот я здесь. Мне очень жаль, что я так припозднился.
– Всё хорошо, – выдохнула я. – Спасибо вам. За всё.
– Всегда к вашим услугам, мэм.
Бэнкс кивнул и ушел.
Я закрыла дверь и вернулась в гостиную, не сводя глаз с тетради, села на диван и открыла ее.
Едва начав читать, я зарыдала и прижала руку к губам. Стихотворение было написано почерком Уэстона, полито его слезами и кровью.
Для тебя я бы звезды
С неба достал
И, расплавив в горне их жар,
Ожерелье сковал
И тебе преподнес,
Чтобы лик твой ярче сиял.
Для тебя я бы голой рукой поймал
Прихотливое пламя свечи
И зажег его вновь
Дыханьем своим,
Чтоб твой путь
Озаряла в ночи.
Для тебя соленые воды морей
Осушить я готов до дна.
Как бездонна ты,
Моя жизнь и любовь,
Знает только судьба одна.
И спуститься к самому центру земли
Я готов – ты лишь пожелай.
Хоть до края света дойду для тебя,
А захочешь – отправлюсь за край.
Мои руки связаны за спиной,
Я не мог набраться отваги.
Куда крепче цепей и веревок любых
Кандалы из чернил и бумаги.
Мои слезы упали на страницу, смешавшись с высохшими слезами Уэстона. Я прижала тетрадь к сердцу и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, потом посмотрела, нет ли стихов на следующих страницах, но они были пусты. Только одна надпись, сделанная неровным почерком, как будто у человека, который это писал, тряслись руки.
Отем,
Это и всё остальное написал Уэс. Для тебя.
К
Тетрадь хранила прекрасные слова Уэстона, а слова Коннора подтверждали правду, и они были весомее любого извинения или признания. Стихотворение и подпись под ним наконец-то освободили меня от игры, связавшей нас троих. Любовь к этим двум мужчинам окатила меня и пролилась теплыми слезами. Я любила Коннора, и часть меня всегда будет его любить, но Уэстон…
Боже, любовь к нему нельзя было выделить в какую-то часть, она стала моей сутью. Я задохнулась от силы этой любви. Теперь я без смущения и сожаления вспоминала время, проведенное с Уэстоном – месяцы, недели и мгновения, которые мы провели вместе.
Она настоящая.
Любовь, о которой Уэстон написал в этой тетради, скрепленная слезами и кровью… Она настоящая.
