Впервые в жизни я знаю, кто я такая и чего хочу, и эта уверенность наполняет меня безграничной радостью. Это чувство настоящее. Я люблю Уэстона.
И я дорожу этой любовью, потому что она наша.
Я сидела, повернувшись к иллюминатору, и держала дневник так, чтобы Уэстон не видел, что я пишу.
Большую часть четырехчасового перелета до Бостона Уэстон сидел с закрытыми глазами, откинув голову на спинку кресла. Прошлой ночью он не спал, и я подозревала, что поездка порядком его измотала.
Мы приземлились и вышли из самолета. На этот раз авиакомпания не потеряла кресло Уэстона, но мне всё равно не нравилось, что ему приходится сдавать свое средство передвижения в багаж. Я поклялась сделать всё возможное, чтобы мой проект помог исправить эту несправедливость.
Боже, мой проект. Меня распирало воодушевление. Новая цель глубоко запала мне в душу. Я посмотрела на Уэстона, ехавшего рядом со мной по телескопическому трапу.
«Потому что он глубоко запал мне в душу и в сердце. Боже мой…»
Пока мы ждали машину, которая должна была отвезти нас на вокзал, Уэстон потянул меня за руку и усадил к себе на колени – мне ужасно нравилось, как ловко и стремительно он проделывал этот маневр.
– Ты такая красивая, – сказал он, но на его лице отражалась едва ли не боль. – Как же ты прекрасна.
Я погладила его по голове.
– Как же я счастлива.
Уэстон не ответил. В его океанских глазах промелькнуло нечто странное, и это нельзя было объяснить простой усталостью.
– Всё хорошо? Знаю, ты мало спал…
Он закрыл мне рот поцелуем, совершенно лишив дыхания. Мне показалось, я того и гляди расплавлюсь.
– Такси приехало, – тихо пробормотал он. – Пора ехать.
Мы сели на поезд до Амхерста, а затем отправились к дому Уэстона.
– Мне нужно зайти в пекарню, – сказала я. – Если я не получу зарплату, у меня будут проблемы с большой буквы П. Может, позже мы могли бы… – «Заняться всякими неприличными вещами». – Встретиться?
– Ага, – тихо проговорил Уэстон, потом добавил громче: – Да. Мне нужно, чтобы ты зашла. Я приготовлю тебе ужин, а потом мы сможем поговорить.
Я хотела было поддразнить его, спросив, не является ли слово «поговорить» паролем, означающим «раздеться», но меня остановила тревога в его глазах. Возможно, он нервничает, боясь, что его тело подведет его, если дело дойдет до секса? Мне хотелось сказать ему, что мне неважно, что случится и как, что мне просто хочется быть рядом с ним, даже если мы просто будем лежать рядом в постели и просто целоваться всю ночь напролет.
Но, сказав это, я, вероятно, смутила бы Уэстона еще больше. Не стоит нарушать его личное пространство. Нужно просто показать ему, что я люблю его таким, какой он есть, с таким телом, какое ему дано, и хочу быть с ним. Остальное неважно.
Я наклонилась и поцеловала его.
– Я заеду в пекарню, потом заскочу домой и приму душ. Вернусь к пяти, хорошо?
– Конечно.
– Что-нибудь принести?
– Нет. – Он сжал мое лицо в ладонях, погладил щеки большими пальцами. В его глазах я видела тысячи несказанных слов. – Скоро увидимся.
Я снова его поцеловала.
– Скоро увидимся.
* * *
По дороге в «Белый султан» я запоздало сообразила, что мой мобильный всё еще в режиме «в самолете», и поспешила переключиться на обычный режим. На экране появилось сообщение от Руби, отправленное несколько часов назад.
Привет, подруга. Направляюсь домой, останусь ненадолго. Скоро увидимся, целую.
Я улыбнулась от уха до уха и запихнула телефон обратно в сумку. Как же давно я не видела лучшую подругу. Я очень по ней скучала, и редкие сообщения вкупе с натянутыми телефонными разговорами не улучшали положение.
«Нам с ней нужно как следует поговорить и устроить девичник, после чего наша дружба снова войдет в прежнюю колею».
В пекарне Эдмон потчевал толпы посетителей оперными ариями – было воскресенье, и народ спешил закупиться свежей выпечкой, – а Фил метался от прилавка к кассе, принимая и выдавая заказы. Уже не в первый раз я задалась вопросом: почему Эдмон с его красивым баритоном не стал оперным певцом, выбрав вместо этого профессию пекаря?
Очередная ария закончилась, и посетители разразились аплодисментами.
– Отем, ma chère! – Эдмон налетел на меня и сжал в объятиях. – Ты вся светишься. Поездка домой в компании с моим тихим молодым человеком прошла хорошо, а?
– Да, хорошо, – согласилась я. Похоже, широкая улыбка намертво приклеилась к моему лицу. – Всё очень хорошо.
Эдмон внимательно посмотрел на меня, его большие темные глаза округлились, а потом он обеими руками схватился за сердце.
– О, моя дорогая девочка. Неужели моя задумчивая девочка и мой тихий молодой человек?.. Это правда?
Я кивнула и на секунду крепко зажмурилась.
– Эдмон, не заставляйте меня плакать.
Пекарь подхватил меня и закружил по залу.
– Чудесные новости! Я так за тебя рад! И за мистера Тёрнера тоже. Идем! – Он взял меня за руку и повел к прилавку. – Мы должны это отпраздновать. Думаю, пирожное подойдет.
Или миндальное печенье? Нет, это слишком мало для такого замечательного дня.
– Как насчет клюквенной лепешки?
– Ха! – Эдмон рассмеялся. – Mais, oui
[7]. О, пока не забыл! Сегодня утром я обнаружил рюкзак мистера Тёрнера. – Он мрачно посмотрел на беднягу Фила. – Филипп нашел пропажу еще в четверг, но забыл положить в ящик для забытых вещей. Рюкзак валялся за мешком с мукой.
– Это чудесно! – воскликнула я, пока мы шли в кухню. – Уэстон будет очень рад. Сегодня же вечером отнесу ему.
«Сегодня вечером. О, Боже… Дзинь…»
Эдмон подцепил темно-синий рюкзак за лямки и протянул мне.
– Voilà
[8]. И, позволь заметить, месье Тёрнер прекрасный поэт. Я и не подозревал, что он так талантлив.
Я замерла с протянутой рукой.
– Что вы сказали?
– Я понятия не имел, что мистер Тёрнер так красиво пишет.
Я уставилась на Эдмона, потом – на рюкзак в его руках. Медленно, с опаской я взяла сумку и присела на перевернутое ведро. Расстегнула молнию, дрожащими руками достала из рюкзака тетрадь и стопку отдельных листов.
– Прости меня, – всполошился Эдмон. – Я посмотрел лишь потому, что хотел удостовериться, кому принадлежит эта вещь. Я не хотел совать нос в чужие дела.
