– Мне было четырнадцать, – сказала я. – И я еще не могла нести ответственность за свой выбор.
– Когда она вернулась, от нее исходил весьма своеобразный запашок, – продолжал Трэвис, весело хихикая.
– О, боже. Заткнись.
– Что это значит? – спросил Уэстон.
Я скрипнула зубами.
– Я тогда в первый раз поцеловалась. К тому же Брэд был настоящим джентльменом. – Я сильно пихнула Трэвиса локтем в бок. – Вообще-то он даже накинул мне на плечи свою куртку, так что домой я пришла, благоухая сеном.
– Которое успело побывать в животе у лошади.
– Я придушу тебя во сне, – пообещала я братцу.
Уэстон рассмеялся.
– И с этим парнем ты в первый раз поцеловалась?
– Ага, – подтвердил Трэвис. – Прямо на дорожке возле закусочной «У Люси».
Я округлила глаза и скрестила руки на груди.
– И что? Это было мило; вполне романтический момент, и я об этом не жалею.
– В этом вся моя сестра, – заявил Трэвис, выезжая из городка и сворачивая на проселочную дорогу. – Как это говорится? Неисправимый романтик. Она чуть телик не сломала, постоянно смотрела «Титаник», и каждый раз плакала, когда Леонардо Ди Каприо помирал. Каждый. Раз.
– Тебе не обязательно было при этом присутствовать – вот всё, что я могу сказать. – Я посмотрела на Уэстона. – А твои сестры такие же несносные, когда дело доходит до неловких воспоминаний о детстве?
Уэстон покачал головой и едва заметно улыбнулся.
– Я могу слушать про твое детство целый день.
Его сине-зеленые глаза показались мне бездонными. Мы сидели так близко, что наши губы могли бы случайно соприкоснуться. Вот если бы пикап сильно тряхануло на ухабе…
– Приехали, – объявил Трэвис, тормозя возле нашего дома.
Мы с братом вылезли из машины.
– Боже, я смотрю, у вас тут лило как из ведра? – спросила я при виде луж жидкой грязи возле дома.
– Не то слово.
Я содрогнулась при мысли о грязевых потоках, которые, очевидно, текли от сарая к загону.
– И так весь год?
– Большую его часть, – ответил Трэвис. – А что? Ой.
Он посмотрел на инвалидное кресло. Уэстон не смог бы тут проехать, если бы грязь не подсохла.
Трэвис весело улыбнулся.
– Ну, надеюсь, к завтрашнему дню еще подсохнет.
Уэстон сполз на пол кабины, а уже оттуда перелез в кресло. Потом мы направились к крыльцу.
На крыльцо вели три ступеньки, и я, схватив брата за руку, прошипела ему на ухо:
– Ты же сказал, что позаботишься об этом!
– Я позаботился.
Трэвис зашел за угол дома, вернулся с большим листом фанеры и положил его на ступеньки, так что получился пандус.
– Пойдет, – сказал Уэстон и начал штурмовать подъем. Наклон был слишком крутой, лист фанеры прогнулся в середине, но Уэстон справился, хоть это далось ему с трудом. У меня защемило сердце.
– Мама сейчас в магазине, закупает продукты для ужина, – сообщил Трэвис, придерживая дверь открытой. – А папа, наверное, в сарае.
Любимый дом вдруг показался мне маленьким и тесным. Интерьер представлял собой минное поле из предметов мебели, стоявших слишком близко друг к другу, все коридоры были слишком узкими. Мне хотелось показать Уэстону поля, но я совершенно забыла про ступеньку между кухней и задней дверью. Уэстон легко преодолел это препятствие и подъехал к краю поля. Солнце опускалось за горизонт, золотя влажные, тонкие кукурузные стебли.
Уэстон молча наблюдал за игрой света.
– Извини, – сказала я. – Я плохо всё спланировала, и получилось так…
– Идеально, – тихо проговорил Уэстон. – Всё просто идеально.
Глава двадцать пятая
Уэстон
Колдуэллы разместили меня в комнатке на первом этаже. По сути, это была не гостевая комната – я спал не на кровати, а на диване. Зато рядом с комнаткой имелась отдельная ванная, и при должной сноровке я мог протиснуть свое инвалидное кресло в дверь.
Отем очень смущалась из-за плохих, как она считала, жилищных условий, и очень расстраивалась, потому что дороги вокруг фермы развезло и проехать по ним было непросто. Я редко выбирался дальше крыльца, но не переживал по этому поводу. Лужи на дорогах и диван в комнате меня нисколько не огорчали, мне просто нравилось быть рядом с Отем, жить в доме, где она выросла, познакомиться с людьми, которых она любила, – всё это я расценивал как привилегию.
Генри Колдуэллу было пятьдесят восемь лет, но он выглядел старше своего возраста. Пережитый недавно сердечный приступ высосал из отца Отем много сил и здоровья. Генри был очень умен, с ним было интересно беседовать, и я видел, что Отем унаследовала от него свое чувствительное сердце. Линетт Колдуэлл чем-то напоминала мне сержанта-инструктора Денроя из тренировочного лагеря, правда, мать Отем была не так вспыльчива и не сыпала отборными ругательствами каждую минуту. Солнце заходило и вставало исключительно с ее позволения. Она была не так сердечна, как Генри, но любовь к своей семье сквозила во всём, что она делала.
Трэвис оказался веселым, смешливым малым. Он выглядел полностью довольным жизнью, и, по-моему, ничто не могло надолго лишить его душевного равновесия.
Он напоминал мне Коннора.
Вечером второго дня моего пребывания на ферме мы с Генри сидели на крыльце, а Отем бродила по двору среди подсолнухов.
– Итак, скажи мне, Уэс, – проговорил Генри. – Что ты думаешь о Небраске?
На Отем было хлопковое платье, галоши, куртка и шарф. Свет заходящего солнца играл в ее волосах, превращая рыжие пряди в расплавленную медь.
– Она мне нравится, – сказал я. – Она прекрасна.
– Правда? В моих глазах она прекраснее, чем когда бы то ни было прежде. И бесценна.
«Для меня она тоже бесценна. Не хочу ей навредить».
– Всё изменилось после того, как у меня случился сердечный приступ, – продолжал Генри. – Думаю, тебе знакомо это чувство, а? Когда стоишь на грани между жизнью и смертью.
Я кивнул.
– В такие моменты на многое начинаешь смотреть по-другому. Всё несущественное отходит на второй план. Когда стоишь на краю, видишь только то, что действительно важно. Лишь одно имеет значение.
Я заставил себя отвести взгляд от Отем.
– И что же это?
– То, как сильно ты любишь свою жизнь. – Он тихо рассмеялся и откинулся на спинку качелей. – Ох, хорошо, что Линетт меня не слышит, она терпеть не может такие разговоры. И всё же в больнице я кое-что понял. Ничто в этом мире не происходит просто так, даже если это что-то плохое. – Он покачался на качелях взад-вперед, придерживая шерстяное одеяло, которым были укрыты его ноги. – Подожди немного, и увидишь причину случившегося с тобой. Если не сопротивляться, причина открывается довольно быстро.
