Вот только я не думала, что мне понадобится вся сила воли, чтобы не смотреть на Уэстона. Я не думала, что мое тело живо вспомнит вес его тела, то, как его губы прижимались к моим, как его руки скользили по моей коже. Как он раздвинул мне ноги.
«Еще немного, и я получила бы его целиком…»
Я сдвинула колени и поерзала. Решительно захлопнула сборник статей, открыла учебник, перевернула несколько страниц, мысленно повторяя свои клятвы.
Никогда больше не позволю сделать свое сердце чьей-то игрушкой.
Никогда больше не позволю…
Электрическое покалывание возобновилось, я подняла глаза и увидела, что Уэстон на меня смотрит. Он мгновенно отвел взгляд.
«Проклятие».
Дружба, родившаяся в этой библиотеке, оказалась сильнее физического влечения. Мне не хватало наших разговоров. С Уэстоном я чувствовала, что могу быть собой, что он меня понимает. Может ли один человек преподнести другому дар больший, чем понимание? Сомневаюсь.
Мне недоставало этого чувства.
Я дорожила своими клятвами и твердо намеревалась хранить им верность, но я скучала по Уэстону. Даже если забыть о том пьяном инциденте на диване, Уэстон всегда был моей безопасной гаванью.
Я собрала свои вещи, встала и зашагала по проходу между столами. Быстро бросила взгляд на Уэстона, он поспешно сделал вид, что не смотрит на меня… Я свернула и подошла к его столу. Уэстон посмотрел на меня округлившимися глазами, и мне нестерпимо захотелось утонуть в этих океанских глубинах, но я была уже не той, что год назад. Мне хотелось убедиться, что с ним всё в порядке, но и о себе я не собиралась забывать.
– Привет, – сказала я.
– Привет.
– Мы можем поговорить? Я не отниму много твоего времени.
Уэстон помедлил, потом кивнул. Один раз.
Я положила свои книги на стол и села.
– Как поживаешь? Только честно.
– Хорошо, – ответил Уэстон. – Делаю успехи. Учеба, реабилитация, посещение докторов – и так по кругу.
– Как ты справляешься?
– В общем и целом жизнь в инвалидном кресле – это отстой. Все проходы узкие, все дорожки в трещинах. Все на меня таращатся, но никто не смотрит мне в глаза.
Никто, кроме меня. В океанских глубинах его сине-зеленых глаз плескалась глубокая боль. Казалось, печаль отпечаталась во всём его существе. Он сидел в инвалидном кресле, покорный, придавленный к земле. Словно он не смог бы подняться, даже если бы не утратил способность ходить.
И я не могла отвести от него глаз.
– На тебя пялятся не потому, что ты в инвалидном кресле, – услышала я собственный голос.
– Вот как?
«На тебя смотрят потому, что ты красивый».
– Ты выделяешься, Уэстон, – сказала я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Говорю как есть.
– Ага, держу пари, так и есть.
– Итак. – Я указала на его книги. – Ты специализируешься на экономике. По-прежнему собираешься стать стервятником с Уолл-стрит? – Шутка потеряла свою остроту, как будто ее вытащили из другой жизни. Из прошлого. Я замахала рукой. – Не отвечай.
Уэстон пожал плечами.
– Полагаю, именно так я и закончу: буду сидеть в каком-нибудь офисе и подгонять цифры.
– Ты этого хочешь?
Он горько улыбнулся.
– Если офис будет находиться в здании, в которое можно заехать в инвалидном кресле… О чем еще мечтать?
«О многом, Уэстон. Ты мог бы ждать от жизни многого».
– А что насчет тебя? – спросил он. – Выбрала тему для гарвардского проекта?
– Выбрала, – ответила я. – Буду заниматься сельскохозяйственными технологиями, и цель моего проекта – побудить Конгресс внести изменения в законодательство, чтобы повысить доступ фермеров к биотопливу и предложить налоговые стимулы тем, кто его использует.
– Ага, – протянул Уэстон.
– Руби называет мой проект сагой о кукурузном бензине.
– Как дела у Руби?
– Шикарно, как обычно. Сейчас живет в Италии. – Я горестно улыбнулась. – Я по ней скучаю, хоть она и посмеивается над моим проектом. Она думает, что он безумно скучный.
– Неважно, что думают другие, главное, что думаешь ты, – сказал Уэстон.
– Точно. Спасибо.
Мгновение он внимательно смотрел мне в глаза, и я, вздохнув, первой отвела взгляд.
– Моя сага о кукурузном бензине скучна до невозможности.
Уэстон улыбнулся и издал тихий, горловой смешок.
– Не смейся надо мной, – усмехнулась я.
– Извини, просто на секунду у тебя сделался такой вид…
– Какой?
– Нет, ничего. – Его улыбка увяла, он обеими руками приподнял одну ногу и слегка переставил. – Мышечный спазм, – пояснил он, заметив мой озабоченный взгляд. – Ерунда. В общем, наверное, неприятно, когда твоя повседневная работа скучна.
– Просто я еще не втянулась, но сдаваться не намерена. Не могу отступить, потому что и так уже потеряла много времени.
Уэстон помрачнел и кивнул.
– Ага, точно.
Я заколебалась.
– Как дела у Коннора?
– Без понятия, – ответил Уэстон. – Коннор съехал еще до начала учебного года, и с тех пор от него ни слуху ни духу. – При виде тревоги на моем лице он поморщился.
– Позволь перефразировать: я ничего о нем не слышал, но его мать говорит, что он ей звонит. У него всё в порядке, только он не говорит, где находится.
– Он просто взял… и ушел?
– После церемонии вручения медалей. – Уэстон криво усмехнулся. – Дрейки выдали ему завещанные бабушкой и дедушкой деньги. Наверное, посчитали, что раз их сын едва не лишился руки и претерпевает немыслимые страдания из-за посттравматического синдрома, это стоит шести миллионов. Я только надеюсь, что он не станет пропивать свое состояние в какой-нибудь дыре, пока не упьется вусмерть.
– Господи, я тоже на это надеюсь. – Я поежилась при мысли о такой возможности. – Мне так жаль.
– Чего именно?
– Что он уехал. Он же твой лучший друг.
Уэстон отмахнулся.
– Это неважно.
– Для меня важно. Мне важно знать, как у тебя дела, Уэстон. – Я перевела дух. – Слушай… буду откровенной. Я подошла к тебе не для того, чтобы вести светские беседы.
– Хорошо. Ненавижу светские беседы.
– Я тоже. Особенно мне не хочется вести пустопорожние беседы с тобой. Мы с тобой всегда были выше этого.
– Ага, – медленно проговорил Уэстон. – Были.
Я подалась вперед и вперила взгляд в свои сложенные на книгах руки.
