– В любом случае, Отем показалась мне доброй девочкой, и она…
– Только и мечтает взвалить себе на закорки паралитика? – закончил я вместо него.
– Ты ни для кого не обуза, Уэс, – веско сказал Пол. – И ты должен это знать.
– Разве? – Мой долго сдерживаемый гнев вырвался наружу. – Да я тяжкая ноша для самого себя, черт возьми! Не посчитать ли нам, чего я теперь навсегда лишен? Мне приходится шесть раз в день вставлять в член трубку, чтобы помочиться. Каждое утро приходится массировать задний проход, чтобы погадить. Уролог заявил, что я, вероятно, бесплоден и не смогу иметь детей. Дети? Да я даже сексом заниматься не могу. У меня теперь вообще никогда не встанет, а если вдруг посчастливится, я не смогу довести дело до конца. Хотя, даже если у меня случится оргазм, я этого не почувствую.
– Уэс…
– О, а как насчет самого очевидного? Я не могу ходить. Не могу бегать. Не могу стоять. Не могу выбраться из этого проклятого кресла.
Инвалидное кресло лежало на заднем сиденье автомобиля. Блестящая, легкая складная модель стоимостью под две тысячи долларов – знак учтивости со стороны Дрейков. Ядро и цепь, от которых я никогда не смогу сбежать и без которых отныне не смогу обойтись.
– Возможно, многое тебе теперь недоступно, – сказал Пол. – Ты вспомнил не все слова врачей. У тебя неполная травма спинного мозга, а значит, еще есть возможности. Есть надежда.
Я фыркнул и уставился в окно. После визита Майкла Ондивьюжа я выбрался из тумана апатии и окунулся в раскаленный добела гнев. Четыре недели кряду я вкалывал как проклятый на реабилитации, просто потому что во мне проснулась нехорошая злость. Характер, сложившийся в южном районе Бостона, дал о себе знать, и я стал бороться со своим параличом.
Я научился перебираться с кровати в инвалидное кресло, из инвалидного кресла на унитаз, а потом обратно в проклятое инвалидное кресло, потому что теперь это был весь мой маршрут, отныне и до конца моих дней. Я был прикован к этому чертову креслу.
Харлан и его команда терапевтов работали со мной, чтобы укрепить мои руки и торс. Они научили меня ставить себе катетер, чтобы опорожнять мочевой пузырь. Научили одеваться без посторонней помощи, чтобы я мог самостоятельно натягивать джинсы на свои клятые бесполезные ноги. Научили соблюдать диету и следить за давлением. Научили справляться с мышечными судорогами, которые я ощущал как легкое покалывание иголками.
Я прошел через реабилитацию на чистой злости, и вот главный урок, который я для себя вынес: я терпеть не мог, когда здоровые люди говорили мне, как я должен себя чувствовать.
– Вы, черт возьми, понятия не имеете, что такое надежда, – огрызнулся я.
– А ты, черт возьми, плохо меня знаешь, – ответил Пол. Он покосился на меня, подняв брови. – Как тебе такая мысль?
– Да мне вообще всё равно, – буркнул я.
Пейзаж за окном стремительно проносился мимо, и постепенно мой гнев превратился в стыд. Пол не заслужил такого отношения с моей стороны.
– В общем, спасибо, что забрали меня из аэропорта Логан, – натянуто поблагодарил я.
– Не за что.
– Почему Ма захотела ехать в Амхерст вместе с Дрейками?
Не то чтобы я скучал по неумолкающей трескотне матери, но ее отсутствие показалось мне подозрительным.
– Не знаю, – ответил Пол. – Миранда намекнула на какой-то грандиозный сюрприз, но больше я ничего не смог от нее добиться. Она как воды в рот набрала.
– Впервые в жизни.
Когда мы подъехали к Амхерсту, у меня участился пульс.
– Вы уверены, что Коннор согласился? – спросил я. – Или Дрейки его заставили? Ма взахлеб рассказывала, что ему лучше, но мне нужна правда.
Пол ответил не сразу, и эта пауза оказалась красноречивее любых слов.
Я вскинул руки.
– Вот дерьмо.
– Коннор – взрослый человек, – сказал Пол. – Он не согласился бы жить с тобой в одной квартире, если бы сам этого не хотел. Какие бы разногласия вас не разделяли, сейчас они явно отошли на второй план. Время, – добавил он с улыбкой, – универсальное лекарство от любых недугов.
В этом я сильно сомневался, но прикусил язык. Коннор не разговаривал со мной с тех пор как…
«С Сирии. С того взрыва…»
Ни одного телефонного звонка, ни одного сообщения, ни словечка, переданного через других людей. И вдруг он соглашается снова жить вместе со мной? Памятуя о том, как мы расстались? Ма и Пол хотели, чтобы я поскорее вернулся к прежней жизни, словно ничего не изменилось. Дрейки подталкивали Коннора, заставляя его сделать то же самое – учитывая, что они всегда на него давили, в этом был смысл.
«Вот только всё изменилось. Уже ничего не будет как прежде».
Пол проехал мимо моей улицы.
– Вы пропустили поворот, – сказал я.
Он нахмурился и кивком указал вперед.
– Квартира ведь на Милтон-стрит, верно?
– Нет. На Грант-стрит.
– Этот адрес дала мне Виктория. – Он постучал по своему телефону, лежащему на приборной панели, сверился с GPS-навигатором.
Мы въехали на парковку, возле которой стоял знак, надпись на котором гласила: «Владение Плезант Глен».
– Это что, аппартаменты для инвалидов? – пробормотал я. – Или дом престарелых?
– Это жилой комплекс с закрытой территорией, – сказал Пол. Он нахмурившись смотрел вперед сквозь ветровое стекло. – Подозреваю, это и есть сюрприз, о котором говорила твоя мать.
Нервное напряжение сковало мое тело, точнее верхнюю его часть, а Пол уже доставал с заднего сиденья инвалидное кресло. Он разложил его, закрепил, потом шагнул в сторону и повернулся ко мне спиной, как будто я собрался сходить по нужде и нуждался в уединении.
Осторожно я перебрался из машины в кресло – сначала задница – потом поочередно поднял каждую ногу и поставил на подставку для ног. Солнце ярко светило в небе, но я потел не от жары. Сердце билось чаще, грудь сдавило так, что стало трудно дышать. Если не считать пребывания в аэропорту, я еще ни разу не показывался на людях в инвалидном кресле.
Я покатил кресло через парковку и въехал на гладкую, извилистую дорожку, ведущую к жилому комплексу. Пол, из моего сидячего положения казавшийся высоченным, легко шагал рядом со мной, словно для него это пустяк. Потому что для него это действительно пустяк.
«Черт возьми, способность ходить очень легко принимать как должное».
От навалившегося на меня вдруг осознания – мне предстоит провести всю жизнь в инвалидном кресле – мои руки, толкавшие колеса кресла, затряслись. Психолог в больнице Уолтера Рида предупреждал, что горе может накатывать волнами. Какие уж тут волны: это какое-то гигантское цунами, мать его. Я навсегда потерял способность ходить, но отказывался принимать эту горькую истину – это было всё равно что протолкнуть себе в горло огромный булыжник. Проглотить невозможно и выплюнуть не получается. Из-за этой невозможности вкупе с суровой реальностью в моей душе возник разлом. Я не мог принять случившееся, не мог убежать от реальности, и жизнь в этом аду виделась мне жутким кошмаром.
