– В прошлый раз я сказала тебе правду. Коннор сейчас в Бостоне.
Я выдержал ее взгляд.
– Теперь расскажи мне всю правду.
– У Коннора был сломан локоть, и врачам пришлось его заменить. У него было сильное сотрясение мозга, и теперь он страдает от посттравматического синдрома. Его отправили в почетную отставку.
«Хорошо».
– Коннора здесь нет из-за посттравматического синдрома? – спросил я, мысленно готовясь услышать ответ. – Всё так плохо?
– Не думаю, что сейчас подходящее время об этом говорить.
– Мне спешить некуда, – мрачно сказал я. – Выкладывай.
Отем прикусила губу, потом глубоко вздохнула.
– Коннор считает, что это его вина. То, что с тобой случилось.
Мгновение я смотрел на нее, а потом перекатил голову по подушке и уставился в потолок.
– Так почему ты всё еще здесь?
На долю секунды я позволил себе пофантазировать: наверное, Коннор рассказал Отем нашу с ним тайну. Он рассказал ей всё, она простила его, но осталась здесь, у моей постели, потому что Коннор был прав. Отем влюблена в меня.
«Она влюблена в мою душу, – сказал тогда Коннор. – А моя душа – это ты».
Я отмел эту мысль. Между мной и Отем ничего нет, нет никаких «нас», сколько ни мечтай. Если раньше мне нечего было ей предложить, то теперь у меня и вовсе ничего нет, даже красивых слов.
– Я здесь, потому что я твой друг, – ответила Отем.
– И ты девушка Коннора, – проговорил я.
– Я не его девушка. Коннор со мной порвал.
Мое дурацкое сердце пропустило удар. Я долго смотрел на Отем, потом наконец спросил:
– Почему?
– Он не сказал. По крайней мере, он не назвал ни одной разумной причины. – Отем вытерла набежавшие на глаза слезы кончиками пальцев. – Не думала, что будет так больно, хотя, возможно, так и должно быть. Я его любила и думала, что он тоже меня любит. – Она откинулась на спинку стула и подняла на меня глаза. – Его письма заставляли меня думать, что это так.
– Он тебя любил, – прошептал я и уставился на чистый блок бумаги, лежащий на тумбочке рядом со мной. – Он так тебя любил. Но сейчас уже поздно.
– Что это значит?
Я покачал головой.
– Уэстон. – Ее рука коснулась моей руки. – Посмотри на меня.
Я так и сделал, посмотрел прямо в ее светло-карие глаза. Изумрудные и золотые крапинки на коричневом бархате.
– С тех пор, как мы начали встречаться, – проговорила она, – Коннор на бумаге был одним, а в личном общении совершенно другим. Я даже стала подозревать… что со мной играют. И не просто играют. Что мною манипулируют в самом худшем смысле этого слова. Я в это не верю и всё же не могу избавиться от подобных мыслей. Не знаю, что и думать. Эти мысли меня пугают. Так что скажи мне правду. Это Коннор писал мне стихи и письма?
Ну вот и приехали. Правда всегда выходит наружу. В ее вопросе я услышал совершенно определенный подтекст, другой вопрос.
«Это ты писал мне стихи и письма?»
Мне до чертиков хотелось признаться, позволить ей ненавидеть меня – зато между нами больше не осталось бы секретов. Но в ее глазах читалась такая сильная боль… Предательство потрясет ее до глубины души. Она переспала с Коннором из-за меня, и то, что мы с ним сделали, поразило меня сильнее, чем пуля.
– Уэстон?
– Это был он. Я не пишу, – произнес я. В конце концов, теперь это так и есть. – Я не могу писать.
Мгновение она пристально смотрела мне в глаза, изучая меня, и в тот момент я знал, что она мне верит. Потому что мы друзья, потому что она мне доверяет. Вздох облегчения, ее расслабленно поникшие плечи показали мне, что я принял правильное решение. Возможно, я солгал Отем в лицо, но это лучше, чем причинить ей боль правдой.
«Нужно причинить ей боль в последний раз, чтобы не навредить в будущем».
– Теперь ты можешь уйти, – сказал я.
Девушка кивнула.
– Ты устал? Наверняка ты устал. Не буду мешать, поспи.
– Нет. Я имел в виду, ты можешь вернуться в Амхерст.
– Мне пока не нужно…
– Я хочу, чтобы ты уехала.
– До начала занятий еще несколько..
– Ты собираешься отложить свою жизнь ради меня? У тебя нет работы? Негде жить?
– Я со всем разберусь, – ответила она. – Не хочу оставлять тебя одного.
Она пыталась сломать стену своими теплыми словами, и я закрыл глаза, чтобы не видеть Отем.
– Возвращайся к учебе, – проговорил я во тьму. – Спаси мир.
– Уэстон, что ты?..
Я вскинул голову и резко открыл глаза.
– Ты меня не слышала? – Мой голос звучал хрипло – сказывалось долгое пребывание в моем горле эндотрахеальной трубки. – Говорю же, убирайся!
Отем вздохнула и выпрямилась на стуле.
– Я знаю, ты расстроен. Это еще мягко сказано. Ты опустошен. Я понимаю, но не нужно от меня отворачиваться.
Я молчал и смотрел в потолок.
– Уэстон, прошу, поговори со мной. Я не вынесу, если и ты начнешь играть в молчанку, как Коннор.
«Так лучше, Отем. Лучше для тебя. Наше молчание для тебя лучше, чем наше вранье».
Я уставился в одну точку на стене, полностью на ней сфокусировался, чтобы не чувствовать боль Отем.
– Вот как? – проговорила девушка. – Тебе правда нечего мне сказать?
Мне было нечего сказать. Я вложил все свои слова в стихотворение, оставшееся в пустыне, написанное кровью и слезами.
– Уходи, Отем.
Она тихо ахнула. Я повернул голову и заставил себя посмотреть ей в глаза.
Меня словно перенесло в ту ночь перед отправкой на фронт, когда я в первый раз поцеловал Отем, когда все потаенные желания моего сердца вырвались наружу. Я тогда чуть не овладел ею на том диване, хотя пьяный Коннор спал в соседней комнате, потому что какая-то часть меня, должно быть, знала, что это мой первый и последний шанс.
«У тебя нет шансов, Носочный Мальчик. Давай, заканчивай».
– Ты оглохла, черт возьми? – вспыхнул я. – Пошла. Вон.
Отем покачала головой.
– Ты пытаешься оттолкнуть меня. Это не ты…
– Это я. Это именно я, и мой голос говорит, что тебе нужно убраться ко всем чертям из этой палаты.
«Вот оно, дамы и господа. Триумфальное возвращение Амхерстской Задницы».
Мягкий свет в глазах Отем померк, лицо словно застыло, ожесточилось. Очарование сменилось горечью.
«Так лучше. Лучше уж так…»
Губы Отем сжались в тонкую линию, по щекам покатились слёзы.
