На другом конце линии ребенок.
– Мама, это ты? – спрашивает он.
Он явно не старше Гарретта. Я отвечаю, стараясь поаккуратнее выбирать слова.
– Я не твоя мама, – произношу я.
– Где моя мама? – умоляющим голосом спрашивает ребенок. – Кто это? Почему у вас ее телефон?
Несколько мгновений я молчу, не зная, что сказать, чтобы успокоить ребенка.
– Я на берегу, – говорю я наконец. – Твоя мама потеряла свой телефон на пляже.
– Она поехала за водой.
– Мне кажется, здесь нет воды, – говорю я. – С тобой рядом есть взрослые? Передай им то, что я сказала.
– Где моя мама? – плачет ребенок.
Я пытаюсь сформулировать ответ как можно точнее, но не могу. Мысли мои спутались. Нет у меня ответа для этого мальчика, как нет ответа и для самой себя.
– Прости, – говорю я и бросаю телефон на песок. Когда же он вновь начинает звонить, я закапываю его. Закапываю глубоко, чтобы не слышать отчаянных воплей, по крайней мере, одного из телефонов, что звонят вокруг.
– Что здесь произошло? – слышу я вопрос Келтона.
И постепенно из того, что мы видим, складывается картинка, наделенная смыслом. Все же очевидно, все лежит вокруг. По берегу словно прошелся торнадо, оставив повсюду кучи обломков, которые видятся мне тенью столь жуткой катастрофы, что я не в силах ее представить. Пластмассовые столы и стулья опрокинуты, все завалено мусором, который подхватывают и разносят по пляжу чайки. Страшнее всего – одинокий потерянный башмак.
И по всему пляжу разбросаны черные алюминиевые контейнеры – их здесь десятки. Контейнеры источают ужасный запах хлорки, смешанной с гарью. Запах проникает мне в ноздри, я зажимаю нос, но это не помогает. Келтон поднимает контейнер и держит его на безопасном расстоянии.
– Это слезоточивый газ, – говорит он. – Похоже, здесь были беспорядки, и солдаты разгоняли толпу…
А эти машины? Мы подошли к ближайшей. Она разбита, как и остальные. У одной передняя панель из нержавеющей стали оторвана и обнажились внутренности – какие-то перекрученные трубки и провода, словно машина гниет изнутри. За мешаниной трубок и проводов – циферблаты, измерительные приборы, соединенные с разорванными резервуарами, каждый из которых оснащен системой клапанов.
Неужели это сделали люди? Неужели они как животные дрались друг с другом перед этими дающими жизнь машинами, заодно превратив и их в груды никому не нужного металла? Неужели ими владело такое отчаяние, что, стремясь к питьевой воде, они уничтожили устройства, ее производящие? И сделали это в стремлении получить глоток воды первыми? И неужели наши отец и мать были среди них?
Теперь я вижу, что у каждого опреснителя стоит полицейский в полном боевом снаряжении и с оружием. Они отгоняют людей от машин, как будто там есть нечто, что стоит защищать.
– Что здесь произошло? – спрашиваю я одного полицейского, держась от него на безопасном расстоянии.
– Вы должны покинуть пляж, мисс, – отвечает он. – Отправляйтесь домой и ждите указаний.
– Но что случилось с людьми, которые здесь были? – не унимаюсь я. – Их отправили в другое место? На другой пляж?
– Здесь небезопасно, мисс. Вы должны покинуть пляж.
Я пячусь назад и наталкиваюсь на Гарретта. У того глаза полны слез, но не от слезоточивого газа.
– Пусть он скажет, куда они пошли! – требует он, как будто я могу приказать полицейскому.
– Смотри-ка!
Я поворачиваюсь к Келтону, который стоит у кромки воды и всматривается в ненавистный мне теперь океан. Каждая волна, полная тонн воды, которую нельзя пить, словно издевается над нами.
– Что там? – спрашивает Келтон, показывая на нечто, что колышется среди поднимающихся и опускающихся волн – неясный темный силуэт среди пенных гребней. – Это что, – говорит он, прищурившись, – тело, что ли?
И я понимаю – что бы это ни было, с меня довольно. Я больше ничего не хочу знать. Не хочу даже догадываться о том, насколько велико и страшно то, чего я не хочу знать. Хватаю Гарретта за руку, тащу его прочь и зову Келтона.
– Келтон! Мы уезжаем.
Что ж, пусть я не могу командовать полицейскими, но командовать Келтоном мне по силам. Тем более, что это в его интересах.
О родителях я стараюсь не думать – если стану это делать, раскисну и буду не в состоянии действовать. По пути домой нам придется не раз преодолевать подъем, и именно на этом я должна сфокусировать всю свою энергию – и физическую, и умственную. Главное – добраться домой.
Мы возвращаемся на набережную, к нашим велосипедам.
– Мы должны что-то ДЕЛАТЬ! – кричит Гарретт. – Мы не можем так просто уехать!
В ярости, о наличии которой в себе я даже не подозревала, я оборачиваюсь к Гарретту:
– Гарретт, если ты не закроешь рот, я сделаю это за тебя!
И тут он начинает рыдать. Он, но не я. Я обнимаю его, и мне жаль, так жаль, что я выплеснула на него свой гнев. Я крепко держу брата в объятьях. Пусть поплачет. Я ничего не говорю. Пусть поплачет, если ему это нужно. И он понимает, что я наорала на него не со зла. Он понимает это по тому, как крепко я его обнимаю. И я не отпущу его, пока он не успокоится.
– Алисса, нам пора, – говорит Келтон, гораздо больше, чем я, обеспокоенный тем неопознанным плавающим объектом, что мы заметили в волнах океана.
Гарретт мягко отстраняется от меня.
– Едем, – говорит он упавшим, усталым голосом.
Мы собираемся ехать назад тем же путем, но не успеваем мы отправиться, как мое внимание привлекает нечто, происходящее на противоположной стороне улицы. Оттуда доносятся крики, и мы видим троицу парней примерно нашего возраста, а может быть, постарше на год или два. Встав кружком, они играют в какую-то игру, словно сейчас самое время для игр и прочих развлечений. Я поворачиваю велосипед, чтобы подъехать к ним и узнать хоть что-нибудь о том, что происходило на пляже, но, вывернув из-за припаркованной машины, вдруг вижу картину во всей ее полноте.
Парни не играют. Они толкают друг на друга пожилого мужчину лет шестидесяти или больше. Их трое, и старик не в состоянии защитить себя. Недолго думая, я спрыгиваю с велосипеда и, сжав кулаки, направляюсь к парням.
– Алисса, стой! – кричит Келтон, но меня уже не остановить.
– Эй! – кричу я, подходя. – Какого черта вы здесь устроили?
Самый высокий из парней поворачивается ко мне. У него взъерошенные высвеченные волосы и холодные голубые глаза. Он выглядит как качок, но, судя по обильному пирсингу, таковым не является.
– Отвали! – бросает он мне.
Человек, которого они толкают, оступается и падает, и главарь бьет его. Он бьет его ногой!
– Оставьте его в покое! – кричу я. – Не то я позову полицию с берега.
