Что касается Бабёфа, то о состоянии коммунистического движения и общественном мнении он высказался в письме к Лепелетье от 15 июля 1796 г. Руководитель «равных» счел себя преданным. «Они... изображали меня жалким и безумным мечтателем или тайным орудием врагов народа»
, - писал Бабёф об оставшихся на свободе соратниках, довольно точно воспроизводя то восприятие его самого и его заговора, которое нашло отражение в отчетах правительственных агентов. «А я, между тем, был достаточно деликатен, чтобы никого не назвать по имени, - продолжал он, - я только счел правильным указать на всю коалицию демократов Республики в целом, потому что, во-первых, считал полезным поразить ужасом деспотизм, и, во-вторых, потому что полагал, что для любого демократа было бы оскорблением, если не представить его участником начинания, столь для него обязательного, как восстановление Равенства»
. Думается, что эти слова Бабёф, независимо от его намерения, объясняют ситуацию, в которой он оказался и на которую жалуется: стремление создать максимально широкое объединение патриотов, даже претензия на обязательность участия в нем всех приверженцев левых взглядов, привели к тому, что Гракх собрал вокруг себя людей, зачастую не разделявших или даже не понимавших его взглядов. Странно было бы ожидать от этих чужих людей каких-то революционных подвигов после разоблачения заговора. Бабёф, словно священник, назвал бывших товарищей «отступниками от нашей святой доктрины»
. Но могли ли отступить от доктрины те, кто не разделял ее с самого начала?
«Ты выразил свои законные опасения, - писал Бабёф далее, - что, может, к несчастью, настать день, когда в глазах французского народа его лучшие друзья, его самые пламенные защитники... окажутся его врагами»
. Лепелетье и Бабёф теперь начали осознавать трагическое недопонимание между «равными» и широкими слоями французского общества - недопонимания, на которое ранее указывал и Гризель!
Пять месяцев спустя Бабёф повторил те же мысли в письме П.Н. Эзину, своему другу, издававшему в Вандоме газету, освещавшую ход процесса над бабувистами. Бабёф писал: «Мы входили в этот штаб, но эта измена показала, что только мы были его душой. Как только нас не стало, наши заместители немедленно обратились в бегство»
. Только в тюрьме Бабёф понял, что разнородная коалиция патриотов, именуемая «равными», держалась или создавала видимость, что держится, на нем одном.
По сообщению Буонарроти, Бабёф и его товарищи готовили побег из тюрьмы, договорившись с приставленными к ним солдатами, но потерпели неудачу из-за несогласованности действий
. Этот малый заговор «равных» так же провалился, как и большой.
Последовавший затем Вандомский процесс, на котором Бабёфу и Дарте были вынесены смертные приговоры, неоднократно и во всех подробностях освещался в научной литературе
, а потому останется за рамками данной книги.
Таким образом, несмотря на отдельные проявления активности сторонников бабувистов после ареста их верхушки, в целом движение «равных» прекратило свое существование. Сидя в тюрьме, Бабёф и его товарищи постепенно осознавали, что широкой народной поддержки, на которую они рассчитывали, на самом деле у них нет.
Итак, мы могли убедиться, что невозможно говорить о бабувистах как о четко оформленной и сплоченной политической группировке. Даже верхушка «равных» не могла прийти к общему мнению по ряду принципиальных вопросов. А уж чем дальше от ядра заговора, тем меньше было ясности во взглядах его участников, меньше понимания происходящего и своей роли в нем.
Обращает на себя внимание то, что бабувистская организация была своего рода государством в государстве: она не только стремилась обзавестись собственными военными силами, но и держала агентов, обязанных регулярно доносить об общественных настроениях, как и Бреон, Лимуден, Мезонсель. Даже название штаба заговорщиков - «директория» - копировало название правительства. Это указывает на то, что, несмотря на все противоречия, и «патрицианское» правительство, и заговорщики-«равные» были детьми одной и той же политической культуры.
Нельзя сказать, что пропаганда «равных» оказалась бесплодной - некоторые их сочинения наделали довольно много шума и получили широкое одобрение. В обществе явно знали о подготовке нового революционного journée, но это не значит, что народ поддерживал заговорщиков или хотя бы четко понимал, кто те и чего хотят. Бабёфа и его сторонников считали якобинцами, анархистами, шуанами, орлеанистами, роялистами, но только не теми, кем они на самом деле являлись. Отчасти это было результатом необразованности масс, отчасти - пестроты политических сил, действовавших во Франции на протяжении всей революции. Но несомненна и «вина» самого Бабёфа: в стремлении усилить свой политический вес и обрести союзников, ему приходилось сглаживать острые углы своей коммунистической программы, из-за чего он и затерялся среди многочисленных противников Директории - правых и левых, идейных и стихийных. Союз с монтаньярами стал закономерным итогом его усилий по созданию коалиции левых сил - коалиции, к которой он так стремился и в которой растворилась специфика его собственной организации.
Общественная реакция, вызванная разоблачением заговора «равных», стала своего рода индикатором того, насколько нация готова была принять очередных своих «спасителей», каковых за время революции повидала вдоволь. Сначала в заговор не поверили. Но уже несколько дней спустя место неверия занял страх. Можно сказать, что общество разделилось на две части: одни боялись заговорщиков, другие боялись быть к ним причисленными. В результате в полицию хлынул поток доносов: в одних письмах содержалась действительно полезная для полиции информация, в других реальность смешивалась с вымыслом, третьи вообще напоминали бред сумасшедшего или таковым и являлись. Неудивительно, что за доносами последовали петиции с оправданиями: их посылали несправедливо заподозренные граждане или те, кто под впечатлением от происходящего возомнил себя таковыми.
Обращает на себя внимание то, насколько первые представления французов о «равных», проявившиеся в мае 1796 г., отличаются от позднейших, ставших результатом исторических изысканий. Общественность не интересовали ни Жермен, ни Дарте, ни Буонарроти. Кроме Бабёфа из вождей заговора упоминался только Друэ, известный народу по событиям в Варенне. Заговор воспринимался прежде всего как якобинский, в пользу Конституции 1793 г. При этом «равных» нередко смешивали с роялистами и орлеанистами: судя по текстам некоторых доносов, для их авторов все антиправительственные группировки, правые или левые, реальные или мнимые были на одно лицо и в равной степени могли быть связаны с Бабёфом.
Что касается коммунистической доктрины «равных», то она, похоже, не была известна в обществе и не воспринималась как специфическая черта, отличающая данный заговор от любых других.
Очевидно, Бабёф понимал, что его радикальные взгляды не найдут отклика в обществе, поэтому от их проповеди перешел к их затушевыванию, выставив на первый план популярный лозунг возвращения Конституции 1793 г. и объединившись с монтаньярами. Это и привело к восприятию его как якобинца, «анархиста», а также к тому, что в бабувизме были заподозрены люди, ностальгировавшие, быть может, по II году, но никак не связанные с «равными».
