Конфликт в обществе продолжал усиливаться. Из регионов приходили все новые сообщения об убийствах. В течение следующего месяца вольная цена на хлеб в Париже подскочила с 8-10 ливров за фунт до 20-22; по карточкам выдавали уже не более четверти фунта
. 20 мая (1 прериаля) это вылилось в новое восстание. Толпа голодных снова ворвалась в Конвент и растерзала пытавшегося преградить ей путь депутата Феро. В этот раз помимо прежних лозунгов «Хлеба!» и «Конституции 93 года!» снова звучали требования освободить патриотов, а также выгнать из Конвента возвращенных жирондистов, вернуть максимум и арестовать тех, кто осуществлял репрессии после 9 термидора и 12 жерминаля
. Волнения продолжались в течение трех последующих дней, пока Конвент, поначалу демонстрировавший, что идет на уступки инсургентам, вновь не одержал полную победу. Впрочем, не без труда. Многие современники признавали, что будущее термидорианского режима висело на волоске: например, известный предводитель мюскаденов и сподвижник Фрерона Л. Жюллиан писал, что, имей восставшие более хороших руководителей и действуй они более продуманно, правительство было бы разогнано, а террор - восстановлен
. Разумеется, последовавшие репрессии были еще более суровыми, чем в прошлый раз. Их жертвами, среди прочих, стали «последние монтаньяры» - шестеро депутатов Конвента, обвиненные в соучастии в восстании и приговоренные к смерти: Ж. Ромм, П. Бурботт, П.Э. Субрани, Ж. Гужон, Ж.М. Дюруа и Э. Дюкенуа. Часть из них покончили с собой, часть не сумели и погибли на эшафоте.
Таким образом, Конвент продемонстрировал окончательный разрыв не только с якобинизмом, но и с низовым санкюлотским движением; стало ясно, что политические конфликты более не решаются выступлением вооруженных секций, как это было до 9 термидора. В то же время можно сказать, что якобинизм вновь поднял голову: в низах, разочаровавшихся в свободном рынке и антиробеспьеристских лозунгах, проснулась ностальгия по временам, когда санкюлот чувствовал себя хозяином положения, а максимум позволял более или менее прокормиться.
Есть ли какая-то связь между этими двумя восстаниями и Бабёфом, его будущим предприятием? «У исследователя истории великой буржуазной революции, - писал Е.В. Тарле, - нужно сказать, остается впечатление, что в Париже, а отчасти и в провинции была некоторая группа людей, которая так или иначе, в той или иной мере, участвовала и в жерминальских, и в прериальских событиях, и в заговоре Бабёфа, и в гренельском деле; группа эта была, конечно, не очень велика, редела с каждым годом, но в ней передавались известные, если можно так выразиться, традиции и навыки инсуррекционных выступлений»
. Но что это за группа? Исследователь затруднился сформулировать точнее, ведь весенние восстания были стихийными, и в прериале имели место лишь неудачные попытки создать его штаб
.
По предположению ряда историков, участники весенних восстаний могли находиться под определенным влиянием идей Бабёфа: в частности, так считала Г.С. Черткова
, а В.М. Далин и вовсе называет его «вдохновителем этих событий»
. Аргументом в пользу такого суждения является сообщение участника прериальских событий Манье, именовавшего себя Брутом. Он признавался, что почерпнул свои идеи в брошюре одного патриота, которого, однако, не назвал. Историк К.Г Бергман пришел к выводу, что этим патриотом был Бабёф
. В дальнейшем Манье будет одним из тех, кого «равные» наметят на руководящие должности после своей победы. В то же время, полагала Черткова, разгром революционных journées не мог не отразиться на взглядах самого Гракха. Если раньше он поддерживал мирные методы борьбы, то теперь стал склоняться к признанию предпочтительности насильственных действий
. Далин же указывал на то, что план организации восстания созрел у Гракха раньше: он нашел свое отражение в последних доарестных номерах «Трибуна народа»
.
Как бы там ни было, и весенние восстания и предстоящее выступление бабувистов определенно можно считать порождениями одних и тех же обстоятельств: голода, вопиющего неравенства, разочарования в республиканском правительстве и еще сохранявшейся веры в то, что с помощью революции можно реализовать самые смелые мечты.
* * *
Именно за время заключения в Боде у Бабёфа сформировался окончательный план коммунистического заговора, предполагавший установление тотального равенства и революционной диктатуры на переходный период. Тогда же стал складываться костяк этого предприятия: он формировался из радикалов, которые оказались за решеткой после 9 термидора, 12 жерминаля и 1 прериаля.
Бабёф напряженно следил за политической обстановкой во Франции и строил планы на будущее. В тюрьме он развил такую активность, какую далеко не каждый сумел бы проявить на воле. Несмотря на скудное питание и недостаточное освещение - мы знаем это из сохранившихся жалоб Гракха национальному агенту Аррасской коммуны
, - у заключенного была возможность общаться с другими сидельцами и вести активнейшую переписку с единомышленниками в разных городах. Основной источник для этого отрезка его биографии - сохранившаяся часть переписки с офицером Ш. Жерменом, который именно в это время свел знакомство с Гракхом и стал его ближайшим соратником. В основном сохранились письма Жермена. Письмо Бабёфа дошло до нас лишь одно. Его автор предстает уже не публицистом, реагирующим на сиюминутную повестку дня, а политическим мыслителем и главой своеобразной политической «секты». Речь в этом письме идет о перспективах развития общества, где будет царить идеальное равенство, об аргументах, которые могут привести противники этой коммунистической программы, о контраргументах и о том, что переворот можно совершить, опираясь на «плебейскую Вандею» - очаг восстания в провинции, которое должно постепенно распространиться на всю страну
. Как мы знаем, этот метод Бабёфу не приведется испытать, но любопытно, что именно его с разной степенью успешности будут использовать латиноамериканские революционеры XX в.
В.М. Далину удалось обнаружить очень важный документ, относящийся к этому периоду жизни Бабёфу - его соображения по поводу устройства будущего коммунистического порядка, разделенные Жерменом для удобства на 35 пунктов. В них автор отрицает любые обоснования материального неравенства: ни образованность, ни предприимчивость, ни выдающиеся природные способности не могут быть основанием для того, чтобы человек претендовал на большее, по сравнению с остальными, состояние. Последний из пунктов гласит:
«Единственный способ достижения этого состоит в том, чтобы установить общее управление, уничтожить частную собственность, прикрепить каждого человека, соответственно его дарованию, к мастерству, которое он знает, обязать сдавать в натуре все его произведения на общий склад, создать администрацию распределения, администрацию продовольствия, которая будет вести списки всех сограждан и всех изделий и станет распределять их на основе самого строгого равенства и доставлять в жилище каждого гражданина»
.
В распоряжении историков имеются также письма Бабёфа другим лицам и их ответы. Из этих текстов ясно, что в тюрьме он пропагандировал свои коммунистические взгляды, подбирая соратников как среди товарищей по заключению, так и среди патриотов, находившихся в других городах. Установлено, что Гракх вел переговоры не только с парижанами и аррасцами, но и с жителями Лилля, Бетюна, Сент-Омера
. Именно в период заключения Бабёф сблизился с видными участниками будущего заговора: Ф. Буонарроти (уроженец Пизы, переехавший во Францию после начала Революции и в период Террора являвшийся близким сподвижником М. Робеспьера), К. Фике (архитектор, один из организаторов восстания 1 прериаля), А.М. Бертраном (бывший мэр Лиона, свергнутый во время антиякобинского восстания 1793 г.), Р.Ф. Дебоном (служащий Арсенала, сын стражника из Кана), С. Дюпле (племянник квартирохозяина Робеспьера) и многими другими. Среди его знакомых появились также Элизабет Леба (вдова соратника Робеспьера, погибшего вместе с ним, и дочь его квартирохозяина), а также некая родственница Шометта
. Временно сошелся Бабёф и с М.-А. Жюльеном - бывшим доверенным лицом Робеспьера (именно в его архиве Далин отыскал «35 пунктов» - свидетельство того, что писания «Трибуна народа» действительно пользовались популярностью среди заключенных революционеров). Похоже, он стремился завязать контакты со всеми, кто хоть как-то был связан режимом II года, имел основания сожалеть о его конце. Под новым, необычным для XVIII в., коммунистическим знаменем Бабёф словно пытался собрать «коллекцию» людей-реликтов якобинского периода революции.
