– Ты должна вернуться сюда весной, когда цветут маки и окрестные поля словно бы полыхают в огне. А ранним утром, когда выпадает роса, – это просто невероятное зрелище. А вон то поле, – Гэйб показывает налево, – летом все в улыбающихся подсолнухах. Невозможно грустить, когда видишь, как они, задрав свои головки, смотрят на солнце.
Я улыбаюсь: Габриэле одновременно такой мужественный и романтичный.
Разговор обрывается. Мы едем по холмам, дорога идет то вверх, то вниз, то в объезд.
– Как называются те горы? – спрашиваю я, показывая на горизонт.
В уголках глаз Гэйба появляются морщинки.
– Вообще-то, мы называем их холмами.
Я со стоном качаю головой:
– Ну конечно. Холмы. Я из Бруклина, для меня любой холм – гора.
Он согласно кивает:
– Понимаю. Некоторые люди в самых обычных вещах видят нечто грандиозное. Думаю, Эмилия, ты как раз из таких.
Я обдумываю его слова. Неужели я действительно такая? И если да, то достоинство это или недостаток?
Габриэле похлопывает меня по руке и как будто отвечает на мой вопрос:
– Это хорошая черта.
Вскоре мы сворачиваем на длинную неасфальтированную подъездную дорогу. На полпути нас встречает лохматый черный пес, он бежит рядом с внедорожником, лает и отчаянно виляет хвостом.
– Ciао
[47], Мокси, – здоровается с ним Гэйб.
Мы останавливаемся напротив очаровательного здания, построенного из разнокалиберных камней с вкраплениями кирпича.
– Приехали, – говорит Габриэле.
– Очень красивый дом! – Я поворачиваюсь назад.
Тетя спит с открытым ртом, совсем как ребенок.
Люси легонько похлопывает ее по щеке:
– Поппи, мы на месте.
Тетя не реагирует, и меня в какой-то момент охватывает страх, но потом я с облегчением вижу, что она дышит.
– Может, пусть она тут поспит немного, – предлагаю я.
Люси кивает. Мы смотрим на Поппи и, подозреваю, думаем об одном и том же. Это путешествие дорого ей обошлось. Наша жизнелюбивая Поппи угасает.
Мы оставляем окна открытыми и тихо уходим от машины.
Крыша из терракотовой черепицы радует глаз, и повсюду глиняные горшки с яркими цветами. По краям выложенной плиткой дорожки благоухают кусты красных роз. Над старинной деревянной дверью табличка: «Каза Фонтана».
Я обращаю на нее внимание:
– Фонтана? Но это же фамилия нашей семьи.
Гэйб кивает и открывает дверь:
– Sì. Здесь прошли детство и юность Поппи.
Я резко останавливаюсь:
– В этом доме?
– Я купил его у Поппи восемь лет назад. Естественно, я отреставрировал его и кое-что переделал.
– Подожди-ка… Этот дом принадлежал Поппи?
– Она приобрела его сорок лет назад, после того как арендная плата выросла настолько, что ее отец, синьор Фонтана, оказался уже не в состоянии платить землевладельцу.
Я не верю своим ушам.
– Поппи выкупила дом для своего отца?
– Ну да. Рискнула, взяв в банке кредит на солидную сумму. Если бы не Поппи, ее отец с матерью были бы вынуждены переехать к родственникам. А благодаря младшей дочери они смогли до самой смерти жить в этом доме.
Я часто моргаю и все никак не могу взять в толк:
– Значит, она с ним помирилась?
Гэйб кивает:
– И даже наняла сиделку, которая ухаживала за престарелым синьором Фонтаной.
Интересно, а бабушка Роза и дядя Дольфи знали, что Поппи спасла их родителей, когда те могли оказаться на улице? Я снова смотрю на опускающиеся каскадом поля, но в этот раз уже иными глазами. Теперь я представляю, как Альберто и Бруно работают в поле, а Роза приносит им обед. А этот прекрасный сад? Похоже, он сохранился в неизменном виде: тут все как было еще при моей прабабушке, синьоре Фонтана. Но ведь этот дом, кроме всего прочего, хранит ужасные воспоминания, воспоминания о том, что невозможно простить. Именно здесь отец строго-настрого запретил Поппи встречаться с Рико, прогнав ее возлюбленного. Почему она сейчас решила сюда вернуться?
Мы входим в кухню, точно так же вошел сюда Рико в то роковое воскресенье. Пол, наверняка из оригинального камня, блестит, как отполированный. Стены облицованы яркой красной и желтой кафельной плиткой. Двухконфорочная газовая плита, холодильник «Сабзиро» и стильные светильники создают в кухне современную атмосферу, но я все равно так и вижу, как моя прабабка стоит возле старой плиты и предупреждает Поппи и Рико о том, что они совершают большую ошибку. Меня даже в дрожь бросает.
– Сюда, – говорит Гэйб.
Проходим через арочный проем в гостиную. Комната просторная, высокий потолок поддерживают массивные, грубо оструганные балки, в углу – сложенный из камня камин. На одной стене висят современные, написанные маслом картины, а противоположная от пола до потолка заставлена книжными полками. Кожаная мебель и ковры внахлест на полу создают уютную атмосферу, которой, я полагаю, в пятидесятые годы прошлого века здесь и не пахло. Возле камина – кресло. Я представляю, как в тот день в нем сидел отец Поппи и как он встал, когда в доме появился Рико.
Я слышу чьи-то шаги, оборачиваюсь и охаю, увидев, как в комнату медленно входит Поппи. Сейчас она выглядит как жалкая пародия на ту энергичную женщину, которая без предупреждения появилась на экране моего смартфона два месяца назад. Плечи у нее поникли, под глазами темно-синие круги.
– Spettacolare!
[48] – Поппи оглядывает гостиную, обращает внимание на современную живопись и предметы антиквариата. – Этот старый дом выглядит meraviglioso
[49], Габриэле. – Она поправляет парик. – Чего обо мне в данный момент не скажешь.
Тетя смеется, а я не в силах даже улыбнуться. Как можно восторгаться и радоваться, вернувшись в дом, где тебя предали, и так цепляться за тело, которое тебя подводит?
Поппи настаивает на том, чтобы мы поднялись в ее бывшую комнатку под самой крышей. Там следующие три дня будем ночевать мы с Люси. Гэйб открывает скрипучую дверь, и мы все вчетвером проходим в тесную спальню. Слева – крохотная ванная, ее, наверное, только недавно оборудовали. Дощатый пол за долгие годы истерся до блеска, но разноцветные коврики на полу поднимают настроение. Между двумя одинаковыми кроватями небольшое окно в старом переплете: оно пропускает в комнату свежий воздух и солнечный свет. Я представляю, как Поппи и Роза смотрят в это окошко на небо, загадывают желание, увидев падающую звезду, и делятся своими девичьими секретами.
