– Сейчас, – приговаривал ВВ. – Расчистим. Хотите лед?
– Что?
– А его и нет.
ВВ гремел пустотой в холодильнике.
Свет падал на его лицо снизу.
– У меня в детстве была такая марка, – заметил Саша. – Лицо освещено у кочегара как у вас.
– Что?
– А вождь смотрит в окно паровоза, – добавил он.
ВВ выложил персики на тарелку:
– Куда смотрит?
– Уж точно не в вашу сторону.
– Уверены?
Он вывалил персики с тарелки на стол, те бесшумно покатились. ВВ поймал их и сложил как бильярдные шары в кучу.
– Думаете, я мечтал вот об этом?
Он обвел комнату невидимой палочкой и добавил:
– Лопухов.
– Что Лопухов?
– А картина. О который вы говорите. У меня с этой маркой связана одна аберрация детская. Я видел не лицо в кепке, а страшную морду.
– Не припоминаю.
– Я покажу.
– Может, лучше эти? – Саша кивнул на тубус.
– А что бы вы хотели увидеть?
– “Возвращение блудного сына”, – со злостью ответил Саша. – Кстати, я познакомился с вашей сестрой.
– Надеюсь, она не слишком вас фрустрировала. – Она хорошая. – М, м! – Вадимыч уже расправился с персиком и теперь слизывал сок с пальцев. – Выдающийся характер. Сам пропадай, а товарища выручай.
– Где она сейчас? – спросил Саша.
– Улетела! Горы! Покорение! – Он начал выкрикивать слова.
– Поклонение, – поправил Сухой.
– Поклонение! – охотно прокричал Вадимыч.
– Что вы орете?
– А вы не слышите?
– Что?
– А! – ВВ снова вскрикнул.
– “А, а, а…” – ответило эхо.
– Попробуйте, – предложил он.
Саша хлопнул в ладони.
– Громче! Топните! Ну? Слышите, какое эхо?
ВВ обвел руками потолок:
– Калигула пользовался этим изобретением. Свод незаметный, но слышно все, о чем говорят на другом конце стола. Некоторые прямо с пиршества отправлялись к животным. Из-за стола на стол, можно сказать. Вы не были?
– Где?
– Вот где подлинная история человечества. Музей пыток! Это вам не деревяшки Леонардо, тут настоящий простор для творческой фантазии.
ВВ вытащил лист:
– Я даже зарисовал одну штуковину. Вот, смотрите. Здесь зажимают, а сюда клинья. Вы не поверите, что происходит. Никогда не догадаетесь. Ноги распухают, а кровь идет из пальцев. Дальше, если устройство с шипами, сходят ногти. Да, да, именно в такой последовательности. Когда вытекает жир, человек обычно теряет сознание. Ну, ему дают понюхать какой-то соли, иначе какой смысл? А суставы и кости дробятся только под занавес…
– Слушайте, зачем такие подробности? – не выдержал Саша. – Мы за столом.
– А город, – ВВ пожал плечами. – Такой.
– Какой?
– И ублажать, и истязать. В этом они достигли высот потрясающих, просто выдающихся. Сепсис или болевой шок? Остановка сердца? Когда сдирают кожу, например? А когда сжигают? Лопаются или вытекают? Медицина не успевала за палачами. Вы кошек в детстве мучили?
Он покатил в сторону Саши персик.
– Но зачем? – Саша поднес его к губам. – Что это дает?
Мякоть была приторной и сочной.
– Дух, – ответил ВВ.
Он сказал это шепотом и пошевелил бровями.
– Истязая плоть, получали дух. Соорудили машину по его извлечению. Это, между прочим, и погубило Рим – новообращенных-то были тысячи. Я не говорю про отдельные случаи, распинать вверх ногами было меньшим из изысков. Зрителю все время требовалось что-то особенное. Но если Бог есть дух, то Рим…
– Позвольте тогда и мне, – Саша перебил его. – Метод, распространенный в наших палестинах.
Он придвинул к себе лист бумаги и взял карандаш:
– Если сделать наконечник округлым и смазать жиром, – Саша нарисовал длинный шест… – то он раздвинет внутренности и выйдет примерно между ключицей и лопаткой. При этом человек жив, сердце его бьется. Казнь тяжестью собственного веса, и медленная.
– Есть время подумать о душе, – заметил ВВ.
Он прошелся взглядом по углам, как будто хотел перекреститься.
– Посмотрим? – напомнил Саша. – Все-таки две границы, три государства. Про то, что случилось с Фришем, и не говорю.
– Сейчас, только огонь, – согласился он.
– Огонь?
– Это художественные мастерские, – напомнил он. – По технике безопасности тут запрещен газ.
– Что за дикая мысль, огонь в жару.
– Подвалы времен Тертуллиана, – он постучал ногой по плитке. – Кирпич мокрый, а мне надо сушить картины. Город на болотах. Пётр и Пётр. Спичек не найдется?
ВВ снял со стены металлический щит, под которым открылась топка, и бросил несколько поленьев на решетку. Смял и сунул газету, щелкнул зажигалкой.
Огонь быстро разгорелся, полетели искры.
– Крест хорошо и кол хорошо… – он пристально смотрел на пламя. – Но все-таки настоящее очищение – это огонь. Во время сожжения читалась даже специальная молитва. Напутственная. Вот вы сказали про марки…
Он неожиданно взял другую тему.
– Я собирал в детстве… – откликнулся Саша.
ВВ потер руки:
– Да! – воскликнул он. – Я тоже. У нас в городке был киоск, там работала женщина. Я ее хорошо помню – в таких специальных перчатках без пальцев. Вот вы – что собирали?
– Космос и спорт, – ответил Саша.
– Фи, спорт.
– А вы искусство, конечно?
– Рембрандт на деньги от школьных обедов.
За разговором ВВ как бы между делом открыл тубус.
– Ждешь на морозе, – продолжал он, – пока тетка эта в перчатках распаковывает коробки…
Папиросная бумага упала на пол, ВВ поднял ее и бросил в огонь.
– …а потом оказывается, что искусство не завезли.
– А где старик? – вырвалось у Саши.
– Вы открывали, что ли?
– Нет, но Фриш…
Саша смутился.
– Если я ничего не путаю, тут должны быть…
ВВ наконец развернул холст полностью и прижал его углы стаканами. Саша встал из-за стола и взглянул на картину. На ней были изображены мальчик и девочка, по колено стоявшие в море. Мальчик стоял вполоборота и тянул игрушечный парусник, а девочка смотрела прямо на зрителя, то есть на того, кто окликнул ее с берега. Собственно, Саша и был этим зрителем. Одной рукой девочка держала зонтик от солнца, а другой – юбку. Под оборками розовели голые коленки. В рифму к игрушечному паруснику художник изобразил на горизонте настоящий корабль. Это была акварель, сквозь краску проступал даже карандашный контур. А вторая работа совпадала с той, которую он видел, это была шелкография.
