– Вина, мать вашу… кхр-р… мля…
О, уже не мычит! Просит вина: значит, явно идет на поправку. Да и что с ним сделается – черепушки у скоттов крепкие…
Так… о чем это я? Так вот… когда ваш покорный слуга уже опять засобирался на тот свет, Карлуша Ясно Солнышко… тьфу ты… Карл Смелый перегруппировал жандармов в один мощный отряд и ударил во фланг конфедератам. Швисы, связанные свалкой с нашей пехотой, не смогли перестроиться и смешались. Жандармы прорезали их строй, как раскаленный нож – кусок масла, и в буквальном смысле слова смешали с дерьмом. Но на этом все не закончилось. Швисы не были бы швисами, если бы так просто отступились. Вторая и третья фаланга перестроились и, порубив алебардами рогатки, попытались зайти к нам во фланг. Но тут подоспел корпус Жака Савойского и связал их боем, а жандармы, рассеяв форхут, принялись беспощадно клевать новую цель.
Но опять же не помогло. Клятые конфедераты все же прорвались через вагенбург и даже не знаю, чем бы дело закончилось, если бы не новоиспеченный рыцарь Эдвард Бошан и мой Клаус. Данные товарищи подорвали две повозки с огневым припасом и устроили маленький филиал ада, поджарив почти весь прорвавшийся швейцарский отряд. М-да… очень эффектное зрелище получилось… и мерзкое.
Ну и за компанию угробили половину наших ломбардских арбалетчиков и еще немного английских лучников. Ну, это дело такое… бывает… Главное, оба живы, но попалило их, конечно, знатно. Особенно Эдварда – бритт реально стал похож на печеную картофелину.
В итоге швисов мы остановили. И под покровом ночи отступили ввиду полной бесперспективности продолжения сражения, а конфедераты нас отпустили, формально приняв свою победу.
Да, вот еще… По воле случая Жак Савойский мог спокойно взять Муртен. Защитники города неслыханно воодушевились, углядев подошедшую подмогу, а осадный корпус ушел с позиций; и они организовали лихую вылазку почти всеми своими силами. Вот только не учли, что Жак предусмотрительно оставил пять сотен жандармов в засаде. И, конечно, конкретно попали под раздачу. Бургунды, нещадно избивая, гнали их обратно в город, как стадо баранов, и едва ли не заскочили за герсу. Но все же остановились – сообразив, что ничего хорошего их в уличных боях не ждет.
Черт… жуткая была сеча. И красивая… Говорят, понимание красоты отличает нас от животных. А понимание такой красоты? Граненый, изящный в своей лаконичной завершенности арбалетный болт с полным музыки звоном входит в стальной нагрудник, украшенный скупой чеканкой. Отсверки солнечных лучей на мече, выпавшем из уже мертвой руки. Моменты просветления и понимания чего-то недоступного для нас, живых, на лице когда-то могучего, полного сил воина, пронзенного бритвенно острым наконечником списы. Веер живописных кровавых брызг…
Тьфу, зараза… вот это торкнуло! Нет, я не псих, просто каждая битва, каждая смерть откладывает на наших душах неизгладимые отпечатки, попутно деформируя восприятие бытия. И я тому не исключение. А может, действительно свихнулся и превратился в кровожадного маньяка? В общем, не важно…
Даже не знаю, как сам уцелел. С нашей стороны полегло очень много достойных дворян. В том числе и Жорж де Розюмбо, с которым мне не миновать поединка, если бы этот благородный человек остался в живых. Вечная тебе слава, кабальеро! Зараза… опять на слезу прошибает… Где там мой кубок?
– Слава шефу гвардии великой Бургундии!!! – проревел бухой в сиську сэр Джон Миддлетон и, выхлебав кубок, рухнул куда-то под стол.
– Слава!!! – Ор бургундских вельмож заставил рухнуть целый пласт штукатурки.
Конт Филипп де Круа для пущего эффекта выпалил из пистоля, целясь в каблук хозяйки борделя, а конты – де Ромон, то есть Жак Савойский, и де ла Рош-ен-Арденн, то есть великий бастард Антуан – затеяли плясать что-то вроде джиги прямо на столах.
– Братья!!! – Я решительно постучал рукояткой кинжала по кубку. – Я почту за честь принять под командование самых лихих вояк в этом мире. Виват!!!
Да, вот такие дела. Оливье де ла Марш, будучи в опале, остался только грандметрдотелем двора, де Розюмбо на небесах пляшет с ангелами, а я сегодня получил из рук государя перевитый лазурными атласными лентами капитанский жезл и принял под командование все гвардейские подразделения бургундской армии. В том числе, став гранд-обер-камергером, повесил на себя охрану государя. А свою роту благополучно сплавил Логану. Заслужил он, чертяка. Вот как-то так. Празднуем теперь, оккупировав лучший бордель в Нанси. В основном избавляемся от стресса, до чертиков натерпевшись страху на поле битвы, поминаем павших, но не забываем и заложить за воротник по поводу новых представлений. Зараза…. только бы еще и этот бордель не спалить…
Не спалили, но оттянулись знатно. Так знатно, что я даже не помню, как оказался у себя в особняке. А события вчерашнего дня пришлось воспринимать со слов тетушки Лилит. Старая цыганка с материнской заботой поутру притащила мне кастрюльку огненного бульончика и бережно потчевала с ложечки.
– Ну и зачем ты это сделал, Жан? – Цыганка укоризненно покачала головой.
– Что?.. – Я подержал во рту горячий бульон и обрел возможность говорить.
– Что?! – Лилит экспрессивно всплеснула руками и опять нырнула ложкой в кастрюльку. – Вот это! Себя не любишь, мозги свои не любишь, живот свой не любишь. Зачем?
– Знаешь, да́и… – Я попробовал привстать и с удивлением обнаружил, что сие действие произвел без особых болезненных ощущений. – Знаешь, иногда хочется просто забыться и спрятаться. Вокруг бывает так страшно…
Цыганка понимающе кивнула, пристально посмотрела в мои глаза и вдруг поинтересовалась:
– Я же тебе никогда не гадала, сыночек?
– Нет. А ты можешь?
– Конечно. – Лилит кивнула с серьезным выражением лица. – Я же ведь немножечко чувихани.
– Ведьма?.. Никому не говори об этом.
– Я и не говорю… – улыбнулась Лилит и откуда-то выудила пустую серебряную мисочку и клубок шерсти, утыканный множеством иголок. – Теперь закрой глаза и спокойно лежи. Я буду говорить, а ты, если захочешь, можешь спрашивать.
После потребления супчика мое бренное тельце почувствовало себя гораздо лучше, поэтому я спокойно откинулся на подушку и прикрыл глаза. Интересно…
Послышался шум воды и через мгновение цыганка стала говорить:
– Вай-вай, мальчик мой, ты недавно взял много жизней, но нужные так и не взял…
– Что с ними?
– Один совсем плохой, но будет жить. А второй целехонек, хотя ты его первым должен был…
В голове родилось понимание слов цыганки. Тот, что плохой, но будет жить, – это Рене, а второй, который целый, – это клятый Кампобассо. Хитрый ломбардец куда-то исчез во время битвы, бросив своих людей, но к концу ее вполне нарисовался – даже умудрился засветиться перед Карлом, устроив бесполезную, показушную атаку с горсточкой своих приближенных. Вот же сука…
– Есть еще один… – Голос цыганки мне показался немного встревоженным. – Но он… мертвый и живой одновременно. Кто это, сыночек? Расскажи мне.
