– Хотите сказать, что я здесь не впервые?
Он поднял на меня тяжелый взгляд и покончил с моими сомнениями:
– Да, именно так. Мы нашли у вас не одну такую баночку, и я уверен, что были еще. Несколько раз вы попадали к нам, но тогда все было не так критично, ваш отец Ганн был рядом.
Это началось до того, как он умер.
– Но почему же я ничего не помню?
– Учитывая, что вы принимали один галлюциноген за другим, это неудивительно.
– Кто привел меня на этот раз?
– Соседи позвонили нам. Узнали о том, что вы вернулись, решили выразить соболезнования и обнаружили дверь открытой. А там уже и вас на полу нашли.
– Значит, Колдер не умирал. – Я тихо ликовал, чувствуя, как камень спадает с души. – Ко мне не приходил парень по имени Колдер?
Бенджамин вздрогнул и сглотнул. Казалось, имя зацепило его за нужные струны. Но ответ не просто не оправдал моих ожиданий, он похоронил последние месяцы моей жизни:
– Вы часто о нем бредили. Колдер, Колдер, Колдер… Кто этот бесфамильный Колдер, мы с вашим отцом никак не могли понять, пока однажды не догадались, что… его не существует. Вы его выдумали, Питер.
Отчего-то на глазах внезапно выступили слезы. Я не смог возразить: лишенный дара речи, я вспомнил страшный сон и последние слова Колдера перед пробуждением:
«Я – всего лишь плод твоего воображения. Образ, необходимый для жизни, но так и не найденный тобой в реальности».
По щекам скатились горячие слезы, и вместе с ними пришло бессмысленное отрицание правды, которой в душе я уже поверил:
– Что за бред? Он был со мной все это время! Ганн знал его, Роллинс, Кавилл… Мы должны были сниматься в одном фильме!
Похоже, мистер Гриффин не раз проходил через это: убеждение пациента в неверности его реальности, разрушение дивного, выдуманного мира ради возвращения в настоящую жизнь, где никогда не найти того, что когда-то приобрел в фантазиях.
Бенджамин в очередной раз вздохнул и тихо заговорил:
– Как его фамилия?
И первый же вопрос стал острым крюком, зацепившим меня за живое.
– Я-я не знаю…
– Кто он? Откуда?
– Я не знаю…
– Кто его родители? Где они?
– Его мать была наркоманкой…
– Прямо как ваша, не так ли? – Уголки губ мистера Гриффина дрогнули в победной улыбке.
– Д-да. – Я качал головой, всматриваясь в одеяло, словно на нем лежали ответы. – Но его мать умерла…
– Это была не его мертвая мать-наркоманка. Это был ваш страх потерять свою мать-наркоманку, ставший частью биографии выдуманного персонажа.
– Нет, послушайте!..
Я готов был задушить старика за истину, произносимую им с таким равнодушием, равномерным голосом, словно иллюзия моей жизни – обычное явление, а не трагедия, перечеркнувшая все, во что я так свято верил.
Неужели это правда? И никогда не было никакого Колдера – идеального парня, любившего меня, несмотря ни на что? И снова я задавался вопросом, являвшимся все это время ответом.
– Расскажите еще о Колдере, – попросил Бенджамин так, словно речь шла о безобидной краже.
Да, кража. Так я и описал бы свое состояние – ограбленный и бездомный. Этот малодушный двуличный старик украл у меня идеальную жизнь, но в первую очередь – человека, которого я всегда хотел видеть рядом с собой.
Но вот еще одно, найденное уже мной, доказательство того, что Колдер никогда не существовал: я едва мог вспомнить, что было между нашими встречами. Словно жизнь в промежутках между разговорами протекала либо как ускоренная пластинка, либо не существовала вовсе. Даже смерть Ганна и дни моего самобичевания вспоминались не так ярко, как разговоры с Колдером.
– Он был… прекрасным, – отвечал я. – Он пел в клубах под собственную игру на гитаре…
– Прямо как ваш отец Ганн.
– Ему предложили сыграть вместе со мной главную роль в одном фильме знаменитого режиссера Кристиана Кавилла. У нас даже не было проб…
– А вас не смутило, что совершенно неопытному человеку дали главную роль без кастинга?
Мне было тяжело ответить на этот вопрос даже себе самому.
Отторжение выдуманной мной жизни с ее трагичным концом было болезненным до слез. Я больше не замечал, как они скатываются по мокрым щекам, и режущая в горле боль стала неощутимой. Я все не мог поверить, что Колдер – обман. Я сам себя обманул.
– Под галлюциногенами человек обычно видит либо то, что хочет, либо то, чего боится. В вашем случае все смешалось настолько, что не разберешь, где вымысел, а где правда.
– Замолчите, прошу… – умолял я горько, все повторяя в крохотной надежде: – Я не мог его выдумать! Все это было настолько реальным… Он был таким реальным… я помню все, что с нами было. Я чувствовал себя живым и нужным так, как никогда прежде. Я… любил его. Сильно, черт возьми, как никогда и никого не любил и никого полюбить не смогу.
Я разразился рыданиями. Не ждал ни жалости, ни утешений, и если меня спросят, от чьей смерти мне было больнее всего, то я прокричу: «От смерти того, кого выдумал».
И жизнь обесцветилась всего за миг, и ни одна роль в мире не смогла бы отвлечь меня от собственных угрызений и осознания того, что то, что я впервые в жизни так сильно полюбил, сам же и выдумал. Не говорило ли это о том, что я в душе незаметно, но так отчаянно искал «своего человека», но, не найдя, породил его в своей голове? А галлюциногены лишь помогли оживить его, вписать в мой мир, заложив в него все самое прекрасное и несуществующее.
– Вы убили его… – прошептал я и перешел на крик: – Вы убили единственного человека, который был мне по-настоящему дорог!
Бенджамин встал и ответил размеренным тоном:
– Невозможно убить того, кого не существует.
На самом деле мне не в чем было его винить, как и себя. Просто… кто-то на небесах дал мне этим горьким жизненным опытом понять: я не найду «своего человека» никогда, ибо всем, кого встречу на своем пути, предстоит сравнение с больше не существующим, но некогда таким реальным и любимым человеком.
Но как же мне, в душе мертвому и пустому, удалось придумать человека с таким богатым внутренним миром? Откуда же брались эти благородные слова и мысли, что должны были принадлежать Колдеру?
Ответ был прост: он – слияние отдельных замечательных человеческих качеств, кои я, сам того не замечая, искал в других.
– Мне нужно сделать звонок, – прошептал я.
– Конечно. – Он подал мне телефон.
Услышав гудки, я задержал дыхание. Не забыть бы все слова и не потерять смелость до того, как услышу ответ; не разрыдаться бы снова до того, как финальный в этой истории разговор не завершится.
