– Ты же говорил, что будешь лечиться, – его голос был до слез жалок. – И в Айдахо наркотики не принимал, но стоило вернуться, как ты продолжил!
– Да, продолжаю принимать. Да, понимаю, что медленно умираю. Да, я не остановлюсь, потому что не вижу в этом смысла.
Уж если вскрывать правду, так полностью. Больше и нечего сказать.
– Да какой, черт возьми, ты хочешь видеть смысл в том, чтобы не убивать себя? – Я впервые видел Колдера таким. Впервые за все время нашего знакомства я разглядел на его лице злость, и лишь сведенные от переживаний брови давали мне понять: он ведет себя так потому, что я дорог ему. Но я не унимался:
– Я хочу жить своей жизнью. Она моя, понимаешь? Может, мы и вместе, но давай, пожалуйста, не лезть в личные вопросы друг друга.
Зачем я это говорил? Ведь сам же чувствовал, что это все неправильно. Причина заключалась в злости. Своевольный внутренний эгоист проснулся не вовремя и теперь требовал свободы, сметая все, что вставало у него на пути.
– Я остаюсь в деле с Кристианом. Не хочешь играть в его фильме – не играй. А мне нужны деньги.
«Ты решил меня сегодня добить?» – спрашивало его выражение лица.
– Но они есть у меня, – он смягчил тон. – Я могу помочь тебе в этом.
– Не хочу быть зависимым от чужих денег. И если сейчас себя не займу, то станет только хуже.
Я чувствовал ревность Колдера. Она пожирала его, как пламень – бумагу, пропитанную керосином. Он сел на скрипучий стул и убрал волосы с лица. Ответ, вопрос, просьба, крик, печальное заключение – казалось, все одновременно вертелось у него на языке.
Он поднял голову. Подступившие слезы блеснули в свете лампы. Я дрогнул, когда слеза скатилась по его щеке и он сжал губы.
– Почему ты плачешь? – Я должен был что-то сделать, но, будучи лжецом и эгоистом и осознавая этот малоприятный факт, убедил себя, что недостоин даже смотреть на искреннего и честного Колдера. Я сам себе был омерзителен.
– Я не знаю, – признался он. – Я… ничего не могу сделать. Не знаю, как тебя осчастливить, как признать себя самого, как тебя уберечь от неверных поступков, как не бояться быть собой, как стать свободным. Я ничего не знаю. Я совершенно беспомощен.
Чем больше он говорил, тем больше слез заполняло его глаза.
– Колдер. – Я не выдержал и подошел к нему, чтобы обнять, готовясь быть заслуженно отвергнутым и услышать слова, означающие конец нашей короткой любви.
Но Колдер не сопротивлялся. Так, в молчании, я простоял, пока в зале не взревела толпа, требовавшая выхода следующего участника.
Почему-то мои руки не хотели его отпускать. Я ловил последние секунды тепла его тела, прежде чем он отстранится и уйдет. Отчего-то прощание с ним, когда он готовился уйти, вызвало во мне слишком много бушующих эмоций, но я постарался успокоиться и выйти. Ему нужно время на подготовку.
Спустя пять минут Колдер вышел на сцену с гитарой.
С теплой улыбкой я вспомнил нашу первую встречу: этот клуб, его песню, дивный голос и наш спор. Судьба свела нас так неожиданно, и я до сих пор не верил, что знаю такого необыкновенного человека. Кто-то там, на незримых небесах, отнесся ко мне благосклоннее, чем я этого заслуживал.
Лишь одно в те секунды тревожило меня – его слова «как стать свободным». Вероятно, так он завуалировал свое стремление к отваге, чтобы быть собой, но тон, которым он поделился своим переживанием, был иной, непривычный.
О какой же свободе он говорил?
Свист микрофона ударил в уши, и пьяные зрители сжались.
– Извините. – Колдер слегка пошатывался, но улыбался. – Меня зовут Колдер. Давненько я здесь не выступал. Перед началом номера я хотел бы сказать пару слов одному человеку…
Сомнений не было: он говорил обо мне.
– Я еще помню то время, когда был ребенком, но однажды забуду и стану как все – лишенным жалости и понимания. Нас всех это однажды ждет, но я хочу, чтобы ты, мой аноним, никогда не забывал о своем прошлом и был собой. Прошу, стань редчайшим исключением и люби себя. Ведь именно благодаря такой любви раскрываются глаза и начинается истинное познание прекрасного.
Колдер опустил взгляд, собираясь с духом.
– Сегодняшняя песня будет особенной. Она посвящена… тому самому человеку. И отчасти – мне тоже.
Девушки за соседним столиком присвистнули, требуя немедленного начала выступления.
– Ого, так это будет любовная песня, – неожиданно ко мне подсел Роллинс с бутылкой виски. Я думал, он сменил имидж и потому стал незаметным. Но нет: сегодня он вновь нарядился в полюбившуюся куртку с воротником бешеной ящерицы. – Интересно, кому же он посвятил свою песню?
Это был не столько вопрос, сколько утверждение, факт, о котором Роллинс словно знал давно. Он произнес с довольной, нежной улыбкой, напомнившей мне о настоящем отце:
– Вы с ним так сблизились. Ганн был бы счастлив, ведь он не оставил тебя одного.
Я хотел встать, но не хотел привлекать к себе внимание.
Внезапно стало душно, жарко, невыносимо сидеть рядом с ним, в этом клубе, перед Колдером, чья песня вот-вот порвет меня на клочки и растрогает до слез. Я боялся этого чувства, боялся проявить его перед всеми и тем самым без слов признаться в той связи, что образовалась между нами.
Там, в Айдахо, раскрытие чудилось мне легче и приятнее, но здесь, в грязном клубе, оно приравнивалось к омерзительному явлению, обреченному на вечный позор.
Колдер не спешил начинать петь. Он затряс головой и отбросил волосы назад. Его грудь учащенно поднималась, и отхлынувшая от лица кровь застыла в жилах, делая кожу мертвенно-бледной.
– П-Питер…
Он упал на колени.
У меня внутри все сжалось до нестерпимого ответного крика его имени. Я вскочил с места и устремился на сцену под шум отодвигающихся стульев испуганных посетителей.
– Колдер! Ты меня слышишь? – Мои руки тряслись от страха и непонимания. Я положил его голову себе на колени и ощутил легкую дрожь его тела.
– Звоните в скорую! – повелел Роллинс.
– Колдер! – не прекращал я звать его. – Колдер, скажи мне что-нибудь!
Его взгляд был пуст, он сам – неподвижен. Внезапно все его тело затряслось.
Крик отчаяния рвался из груди: я не знал, что мне делать, и никто из присутствующих не знал. Я лишь мысленно умолял небеса, всех, кто мог бы мне помочь, дать ему время до прибытия врачей.
Я взял его на руки и вынес на улицу в надежде, что свежий воздух облегчит неизвестные мучения. Из клуба вышли Роллинс и еще с десяток заинтересованных посетителей.
Стало только хуже: по подбородку Колдера сползла пена, и кто-то в толпе вскрикнул.
Дрожь его тела длилась еще пять минут. Пять нескончаемых проклятых минут. На шестую Колдер замер. Я потормошил его, но он не ответил. Я проверил его пульс и с ужасом услышал лишь один удар.
