Я не стал прятать печаль, боль, беспокойство. Я полностью раскрылся перед Колдером, ничего не утаив. Мне больше нечем его удивить, привлечь, удержать рядом. Он все еще оставался загадкой, миром, наполненным тайнами и приятными неожиданностями. Я же был опустошен. Сам себе вынес приговор и привел его в исполнение, как если бы раскаявшийся преступник лишил себя жизни до того, как это сделали бы другие.
Мы никогда не избавляемся от своей боли. Мы ее скрываем, но силы не вечны, и однажды, накопившись, она разрывает нас и вытряхивает все наши представления о жизни, ее смысле и цели, о мечте.
Я смотрел на Колдера заплаканными, стыдливыми глазами и не мог понять, что отражалось на его лице. Холодная задумчивость, слившаяся с жалостью и разочарованием, – так приблизительно можно было это описать.
Я открыл свои эмоции. Выложил все карты на стол. Выставил душу напоказ. А в ответ не получил ничего – ни слова, ни жеста. Я проиграл.
Кто же мог подумать, что все обернется именно так? Быть может, мои слова оказались глупыми и необдуманными, но это было единственное, что я мог сказать. Оставалось лишь сказать прямым текстом о своей любви, но зачем, если он сам все понял?
– Зачем ты рассказал мне об этом?
Его реакция была неясной, не оправдала даже мизерных ожиданий. Мои слезы, слова, переживания отправились в утиль, на невообразимо огромную свалку человеческой искренности, где гибнут самые светлые и горестные чувства, делающие нас людьми.
Что я должен был ответить?
Я, признаться, больше не мог сказать ни слова. Во мне не осталось ничего, и, даже призвав на помощь разум, я не нашелся что ответить, потому, волоча за собой плед, молча ушел на кухню и выглянул в коридор.
Не знаю как, но духовные чувства лишают нас и физических. Вроде две абсолютно разные составляющие – тело и душа, но жить друг без друга не могут. И если страдает одно, то страдает и другое.
Мне хотелось уйти подальше. Теперь и Куския обзавелась алым штампом «невыносимо жить».
На улице лучше не станет. Нигде больше лучше не станет. Я видел себя в бескрайнем темном мире, где у меня было все, но одновременно не было ничего.
Я не знал, как потратить свою жизнь или кому продать, а если у нее нет цены – кому отдать ее. Но если единственному человеку в мире она не нужна, кто возьмет ее даже за так, бесплатно?
Не знал я и того, где мое место в этой жизни. Что я должен сделать, чего добиться, как жить, чтобы это доставляло мне удовольствие и не причиняло боли? Я не смог ответить ни на один из этих вопросов.
Жизнь была для меня слишком сложной, чтобы ее прожить, и стала бессмысленной, как только я потерял тех, кому ее посвятил. Сделал то, чего зарекался не делать, – вложил смысл жизни в ненадежных людей. Завтра они бросят тебя, умрут и заберут твою душу и всю любовь, оставив тебя, пустого и одинокого, морально нищего и бездомного, на улице человеческой жестокости.
Но я должен был как-то жить дальше. Должен, потому что так делают другие. Потому что так заведено: больно, плохо, невыносимо, невозможно, но ты живи. У тебя нет выбора.
– Питер! – Колдер встал передо мной. – Куда ты ушел? Что с тобой происходит? Почему ты так странно себя ведешь?
– Замолчи, – прошептал я. Это было не проявлением грубости, а просьбой, от которой зависело в те секунды все: останусь ли стоять на месте с опустошенным взглядом и застывшими на глазах слезами или убегу на кухню вскрывать себе вены.
Колдер понял это и больше не произнес ни слова. Он лишь взял меня за руку, медленно и осторожно, словно собирался коснуться ядовитой змеи, и сплел наши пальцы в замке.
Я не верил этим действиям. Я не верил ему самому. Он делал это, чтобы успокоить меня, поскорее закончить проклятый, хотя некогда желанный вечер, уйти, оставив сумасшедшего наркомана, и продолжить свою непорочную жизнь.
Я качал головой, мысленно говоря ему: «Не верю».
Он положил голову мне на плечо.
– Ты мне очень дорог, и я бы сам хотел… но мне страшно… от всего этого. Это ненормально. Порочно. Не так, как у всех. Я боюсь, Питер.
Его слова ласкали слух, разжигали новые напрасные искорки надежды, которым суждено погибнуть сразу после рождения. Но я должен был ответить, попытаться перетянуть его на свою «грязную сторону», чтобы стать счастливее и разделить это счастье с Колдером. К чему правила, если они делают нас несчастными?
Боже, я просто хочу стать свободным, нужным и любимым!
– Разве у нас должно быть как у всех? – спросил я дрожащим голосом. – Разве тебе не плевать на других?
– Питер, ты не понимаешь. – Колдер посмотрел мне в лицо. – Дело не в обществе, а в… – он отвел взгляд. – Я сам устал. Дико устал. Находиться на расстоянии от тебя – для меня пытка, но быть рядом – еще хуже. Поэтому прошу: пойми меня. Не нужно…
Я больше не хотел слышать его болезненную истину. Мне было все равно, воздастся ли мне за эти желания: я был слишком поглощен ими. Они управляли мной, и я, не желая навредить Колдеру, вновь поцеловал его: требовательно, нестерпимо, почти насильно.
Почему ты не можешь быть собой? Почему не можешь просто быть таким, как я? Как мне избавить тебя от этой «святости» хотя бы на мгновение? Да кого я обманывал: мне мало дня, месяца, года, всей жизни.
Не хочу никуда возвращаться, нигде сниматься, ничем заниматься. Хочу просто быть с тобой. Здесь, на этом ранчо, в крохотном городке, по ночам единственными на всем свете и бесстрашными перед расплатой за нашу любовь.
Я знал, что поступаю неправильно. Если любишь – отпусти? Какой вздор! Может, я любил его не по-настоящему? Тогда что же стало бы со мной, будь эта любовь настоящей? Я бы, очевидно, умер от собственных эмоций.
Колдер оттолкнул меня и прокричал:
– Ты спятил!
– Ты только сейчас это заметил? – Я разразился безумным смехом сквозь слезы. – Я спятил, верно! Ты меня таким сделал! Почему ты не можешь принять себя? Почему не можешь отдаться своим чувствам?
– Потому что это неправильно! Так не должно быть.
– Но есть же! Что мне сделать, чтобы доказать тебе, что это нормально?
– Для начала самому в этом убедиться!
Я словно обезумел, и кто-то – а может, это был я – словно прошептал мне: «Тебе больше нечего терять. Представь свою жизнь после этого».
Но я не смог ее представить. Дальше сгущалась тьма.
Я бросился на кухню и схватил кухонный нож, который лежал так удобно, словно высшие силы благоволили мне, поощряя мое безумие.
– Что ты собираешься делать? – спросил Колдер испуганно. – Положи на место. Прошу, хватит.
Зачем я взял в руки нож? Чтобы убить себя? Порезаться? Или сделать все это по отношению к Колдеру? Нет, я скорее уйду на тот свет, нежели позволю себе причинить ему боль.
