Передо мной холодильник, набитый уже забытой мной здоровой едой. А еще есть я – парень, не способный правильно приготовить жалкий тост. Но проснувшийся Колдер избавил меня от метаний, сонно выглянув из-за рук. От его неожиданного пробуждения я сделал шаг назад. Кажется, он хотел мне улыбнуться, но, вспомнив о моей утрате, надел маску холодной скорби и спросил:
– Ты поел?
– Да… спасибо, – не сразу вспомнил я о благодарности.
– Ты… – начал Колдер. Он не знал, как отныне разговаривать со мной. Тот откровенный, но мучительный разговор, и вот теперь – уход Ганна.
Кем я отныне должен считать Колдера? Знакомым? Другом? Приятелем? Партнером?
– Я со всем разобрался, – он виновато поджал губы, осознав, что слово «разобрался» могло меня ранить. Но это было не так. Я знал, что ему было тяжело говорить. Не легче, чем мне. – Единственное, ты бы хотел, чтобы его… или?..
– Похоронили, – твердо ответил я, словно давно так решил, хотя сам за все время ни разу не подумал об этом. – Его дети похоронены, и я думаю, он хотел бы, чтобы и его предали земле.
– Хорошо. – Колдер устало вздохнул и встал со стула. – Тогда я сейчас позвоню и…
– Нет. – Я перехватил его руку. – Я сам. Я должен… сам.
Сердце колотилось в груди, совсем как накануне смерти Ганна. Я словно вновь был в том коридоре, прижимался к двери, за которой еще теплилась ускользающая жизнь, и стучался в двери, стучался что есть сил, крича и моля. Я делал это потому, что боялся остаться один. Я не думал о жизни самого Ганна. Его утрата заставила меня выучить этот урок, и сейчас я хотел взять на себе похоронные тяготы, чтобы дать Колдеру отдохнуть.
Я выучил и другой урок: не скрывай своих чувств. Особенно от тех, кто стал важной частью твоей жизни. Иначе может наступить момент, когда ты соберешься показать их, а будет уже поздно.
– Спасибо. – Я смягчил хватку, смотря ему в глаза. Как же это было тяжело: обнажать настоящего себя, демонстрировать свою искренность, а теперь еще показывать слезы – слезы благодарности. Боже, я стал слишком ранимым. – Спасибо, что пришел и помог. Если бы не ты… не знаю, что со мной стало бы.
Колдер был напуган. Из-за моих слез, благодарности, слов – я не знал, но ощутил нестерпимое желание, сравнимое с отчаянием, повторить наше объятье.
Робко, опустив взгляд, я подошел к нему ближе, прижался лбом к его плечу, медленно положил руки на его спину и сомкнул их в слабом замке, слегка, почти отстраненно прижимаясь, а сам дико желая большего.
И Колдер либо почувствовал мою нерешительность, либо сам хотел того же, но он оказался смелее и заключил меня в крепкие объятья.
Неведомая радость, граничащая с невыносимым счастьем, накрыла меня с головой, до головокружения и слез. Каждой клеточкой тела я ощутил, что наша «особая связь» стала еще крепче, незаметно объединившись с чем-то другим – приятным и необъятным. Я ощутил, что живу. Действительно живу. Не только боль, как оказалось, способна давать это ощущение.
26
Тело Ганна отныне было заточено в гробу и скрыто от людских глаз двухметровым слоем почвы. Как жутко и нестерпимо грубо это звучит даже в мыслях, но иначе я смог принять это, лишь когда все начали расходиться и я выглянул за кирпичный забор кладбища, чтобы убедиться, что никого не осталось. Никого. Только Колдер.
Боль утраты не сходила с его застывшего лица с самого утра. Он был молчалив и не проявлял эмоций. Лишь на выходе из его квартиры – в свою теперь вернусь не скоро – я почувствовал легкое прикосновение его ладони к своему поникшему плечу. Он заглянул мне в глаза, казалось, мысленно выуживая из меня что-то им горячо желанное и важное для него. Но я был душевно слаб, чтобы обдумать его потаенное желание, и он, поняв это, мягко хлопнул меня по плечу, как бы говоря: «Держись, я с тобой».
Иначе и не могло быть. Ни моя фантазия, ни мой острый ум, ни моя привычка планировать все наперед не помогли мне нарисовать жизнь без него. Отныне и навсегда. Словно кто-то нарисовал его легко узнаваемую, плавную, живую фигуру несмываемыми красками, и он яркой звездой осветил изувеченный, сырой, заплесневелый и забытый черный холст. Мой холст.
Но сколько же продлится наше «отныне и навсегда»?
И вот теперь он остался у ворот кладбища, чтобы дать мне попрощаться с Ганном. Не знаю, видит ли тот меня, слышит ли, может ли прочитать мысли, но все же, стоя перед свежей землей, под которой был мой настоящий отец, и стыдливо поглядывая на соседнюю могильную плиту, я прошептал:
– Прости меня, что не смог удержать тебя. Прости, что не стал для тебя настолько важным, чтобы убедить жить дальше. Прости… за каждое острое слово… за каждое непослушание… за каждый побег от тебя… за каждое… отстранение в моменты, когда ты хотел обнять меня. Я многое отдал бы, чтобы еще хоть раз… еще один гребаный раз…
Я разразился рыданиями. Казалось, каждая клеточка моего тела плачет и трясется, скорбит и изнывает по тем дням, когда все было хорошо. Когда в нашей проклятой квартире жил покой: пьяный, но веселый Ганн; недовольный и мрачный, но в душе вечно благодарный я. А вокруг – пустые коробки из-под пиццы и опустошенные бутылки, окурки сигарет и прожженные ими глянцевые журналы. Таковой была наша нормальность. Наше счастье. Когда ничего не нужно и не к чему стремиться, потому что все есть.
И вот теперь ничего нет. Все исчезло. Легкий судьбоносный ветерок развеял все.
Все, кроме…
Я посмотрел в сторону входа на кладбище. Колдер не сводил с меня глаз, преданно ожидая, когда я закончу прощание и догоню его. Но я боялся сделать даже шаг навстречу ему. Там, за кладбищенскими воротами, ждала, раскрыв свои объятья, пугающе и подозрительно улыбающаяся новая жизнь. Я не знал, готов ли к ней. Страшился даже задуматься, хочу ли идти туда. Там нет ни Ганна, ни мыслей о скорой смерти его дочери, ни ее многочисленных плюшевых игрушек. Там есть Колдер – человек, которого я меньше недели назад оставил в прошлом, но кто-то наверху, усмехнувшись, решил показать свое могущество и спутал мне все карты.
И я шагнул навстречу ему, с холодящим трепетом и бушующим страхом решив: нужно двигаться дальше. Прогибаясь, крича от досады, бесполезно ища кнопку выхода, но жить.
Я остановился перед Колдером и взглянул на тыльную сторону ладони.
REAL SON.
REAL FATHER.
Наши напоминания друг другу, неразрывные нити, которые, кажется, лишь пламя ада способно разорвать, но пока они крепки и тянутся до самых небес, невидимо и неустанно, куда бы я ни пошел.
Вторая рука была еще чиста. Я знал, что собирался набить на ней, решив для начала сделать небольшой эскиз.
Я спросил у Колдера, подходя к нему:
– У тебя есть ручка?
27
– Ручка? – Он удивился моему вопросу, но опустил руку в верхний карман пиджака. – Да, сейчас.
