– Моя новая песня называется «Судьбу придумали мы сами».
– Почему ты так считаешь? – Я отложил чипсы и выпрямился.
– Существуй судьба на самом деле, жизнь потеряла бы и интерес, и смысл. К чему вести игру, если знаешь все ходы и финал? Мне кажется, Бог дает нам право решать все самим. Иначе зачем все это? Мы сами создаем нашу жизнь.
«Судьбы нет, но есть мы, наши желания, возможности и стечения обстоятельств, созданные другими людьми», – сделал я вывод.
– Жаль, что ее нет. – И мне действительно было жаль. Кого же мне теперь винить в своих неудачах? Неужели снова самого себя?
– Да, я, к сожалению, лишь недавно понял это. – Ганн с тихим стоном измученного старостью деда встал с пола. – Быть может, тогда я был бы ответственнее, заранее не планируя все сваливать на судьбу.
Он сел рядом, схватил чипсы и высыпал себе в рот остатки.
– Сейчас бы колы, но она, черт возьми, закончилась, – нудил он, смахивая крошки с лица.
Его внезапное молчание навело меня на мысль, что прямо сейчас его задумчивый и непонимающий взгляд обращен ко мне. Я даже мог себе представить это и был готов поставить сто баксов на то, что он так и смотрел на меня. Я не решался завести разговор, и Ганн, как я и ожидал, сделал это за меня:
– Хочешь что-то сказать? – Он придвинулся ближе, закинув руку за спинку дивана. Это напомнило мне Колдера, наш откровенный разговор с ним, мои странные, смешанные чувства к нему, его взгляды, дыхание, голос, слова, мои прикосновения к нему, когда он был болен. Это напомнило мне все до мельчайших деталей, словно я был в смертельной опасности или при смерти, и оставались секунды, чтобы вспомнить тысячи важнейших событий в жизни.
– Да, хочу, – я согнул ноги в коленях и уперся в них подбородком.
– Принял предложение Кавилла? – В голосе Ганна, как я и ожидал, не слышалось довольства собой из-за оправданных ожиданий. Он ведь знал, что я нарушу свое слово. Поэтому и согласился на эту проклятую сделку.
Я кивнул, совсем как подросток, застенчивый, влюбленный, или даже как провинившийся первоклассник.
– И ты хочешь, чтобы я привел в исполнение свое наказание? – спросил Ганн чуть ли не у самого уха.
– Да. – Я решительно повернулся к нему и сказал это в глаза: – Я отказываюсь от наркотиков.
– Вот так легко? Почему?
– Слишком много вопросов.
– Да брось, всего два.
– Но лучше бы я ответил на двадцать полегче.
– И все-таки постарайся ответить. Не мне, а себе.
– Постараюсь.
Дышать стало легче, когда Ганн отошел. Он распустил хвостик и распушил волосы, напоследок почесав затылок. Даже не верилось, каким разносторонним был этот человек. Сейчас он ведет себя так свободно, легко. А завтра пойдет к своей дочери, и снова боль в глазах, осознание неизбежности смерти, проклятия жизни и себя, ведь с судьбы сняты все обвинения. Она могла бы стать свободной и чистой, если бы только существовала.
– И что же дальше? – спросил он.
– Завтра иду получать сценарий и узнавать подробности, но сегодня ближе к полуночи мне нужно сходить в одно место.
– И куда же?
– Некоторые подробности моей личной жизни тебе лучше не знать.
15
Лишь раз в жизни я спал с африканкой. Она была стройной, с широкими бедрами и бархатной кожей, натянутой на суставы ее шарнирных колен и острых локтей. Впалый живот, плоская грудь, большие, словно каменные, ключицы, маленькая голова, широкая челюсть и узкий лоб. Ее красота была экзотичной, тело продавалось по особой цене, а характер не позволял принимать каждого клиента. Но меня она одобрила, не проронив ни слова. В ту волнительную секунду, когда временные дружки шептали на ухо: «Твой первый раз с черной», я впервые с тех пор, как познал женское тело, испытал стыд. Каждая клетка запылала жаром, разум кричал, предупреждая о непредвиденном и напоминая о стереотипах в отношении африканцев: «Они могут быть заразными. Они не такие, как мы. К ним нужен особый подход. Кто знает, что у них на уме?»
– Ну же, чернышка, решайся! – подгоняли ее.
Ночные клубы – это не те места, в которых к тебе будут относиться с уважением, даже если ты угостишь всех дорогими напитками и вручишь по сто баксов, а когда ты продаешь свое тело, каждый может называть тебя так, как хочет, и делать с тобой все что хочет.
– Хватит, – сказал я, не оборачиваясь.
– Что я такого сказал?
– Тоже мне борец за толерантность.
Я не слышал их слов. Мой взгляд украдкой скользил по длинной шее африканской девушки, ее золотой толстой цепочке и широкому вырезу, переметнулся на короткое платье, покрытое блестками, облюбовал каждый завиток ее коротких кудрявых волос и наконец добрался до темно-карих глаз, настолько бездонных, что даже блики тонули в них. Ее взгляд был полон задумчивого смятения, но, приняв решение, она молча взяла меня за руку и увела куда-то вглубь узкого коридора, залитого алым светом. Я разглядывал ее длинные пальцы, длинные узкие ногти, кои увидишь лишь у одной белой из тысячи, чувствовал тепло ее светлой ладони и поймал себя на мысли: «Совсем как с другими девушками. С другими людьми».
Политика толерантности действовала, но не на всех, и эти непробиваемые распускали грязные слухи, сплетни и небылицы о черных, которые, как бы в шутку говорили, однажды захватят мир.
Почему-то мне кажется, что мир не станет прекрасным ни через пять, ни через десять лет. Ни через двадцать. Мир может стать прекраснее и лучше, но прекрасным и лучшим – никогда.
После той ночи одиноким утром, едва разлепив глаза, я решил, что должен узнать ее имя. Я не собирался связывать нас узами любви, но должен был узнать, как зовут девушку, оставившую в моей памяти глубокий след.
Она не нашлась ни следующей ночью, ни через неделю, ни через месяц. Поговаривали, что она каждую ночь меняла имена и найти ее даже по другим клубам было практически невозможно. «Одноночка. Во всем», – шутили ее подружки-проститутки.
Сегодня же, после разговора с Ганном, я вновь пришел в PRIVATE CLUB за отвлечением от реальности путем соединения с женским телом. Пару раз мне предлагали сделать это с мужским, но… я боялся. Честно признаюсь в этом. После «Моего личного штата Айдахо» я пересмотрел свое отношение к сношениям в корне и твердо решил, что никогда не пересплю с проститутом. Я даже не знал, в какой позиции мне быть, как прочувствовать тело партнера и насладиться им. Лишь привлекательность души могла бы подтолкнуть меня к этому, но, увы, к счастью или к сожалению, ничья душа меня не привлекала – ни женщин, ни мужчин, – а к первым я просто привык.
– Привет, дорогой! – приветствовал меня Роллинс на входе.
– Привет.
– Сегодня один?
– Как видишь. – Я развел руками и хлопнул себя по бокам. – Смотрю, люди только ползут в твой клуб.
