Некоторое время мы молчали. Как краска, распространяющаяся по чистой материи, в моей голове расползались осознание чрезмерной болтливости и эмоциональная несдержанность. Но отрицать свою правоту я не собирался.
– Знаете, в чем заключается отличие фильма от того, что вы тут же себе представили? – спросил Кристиан нас обоих, но смотрел он на меня. – В нем нет ни постельных сцен, ни поцелуев. В чем же тогда суть? В их отсутствии. Только подумайте: зрители будут ждать поцелуя героев, а его так и не будет. Какое разочарование! – Он всплеснул руками и встал с кресла, его искусной смене гримас и артистичной эмоциональности позавидовал даже я. Вернее, снова я. О, какое разрушающее и заразное чувство! – Для зрителя это будет стресс. Он завалит создателей фильма письмами с вопросами, просьбами отснять хотя бы кусочек со страстным соитием героев, а внимание зрителя приведет лишь к большему вниманию в прессе, ведь, подумайте только, практически все режиссеры делают то, что хотят зрители, снимая то, что те любят, а значит, ожидают увидеть. А это будет неожиданный поворот, взлом системы. В конце концов, те же знаменитые песни потому и знамениты, что несут в себе тайный посыл, и чаще всего это – боль. Боль управляет миром и чувствами людей, она – наш жестокий король и покровитель, и, хотя мы отстраняемся от нее, каждый из нас в душе в определенные моменты дает слабину и причиняет себе боль неприятными воспоминаниями и мыслями. Этим самым моментом станет «Песнь сожалению», который будет сниматься в Айдахо.
Проникновение и распознание желаний людей – это то, чем должен обладать любой трудящийся во благо народа. Особенно если дело касается его развлечений, незаметного побега от реальности. Кристиан знал свое дело, и сквозь тернии моей неприязни пробивался росточек уважения к нему за это качество. Уважения и зависти.
Он поправил свой пиджак и сел на место, не дожидаясь нашего ответа.
– Вы хотите снять что-то вроде «Моего личного штата Айдахо»? – спросил Колдер, тем самым совершив ошибку: неужели ему было не понятно после всего услышанного, что мистер Кавилл не из тех, кто допускает сравнение себя с другими?
Лишь сейчас я заметил, что мы с ним похожи, и я, быть может, в будущем стану именно таким безумцем. Если доживу, разумеется.
– Я сниму лучше, – уверенно ответил Кристиан. – Как вам предложение?
Я расправил скомканный договор.
– Мне нужно подумать над этим.
10
Деньги на банковском счету таяли буквально на глазах. Предпоследний гонорар был пущен на ночные развлечения. Я даже не успел моргнуть, когда полез в карман, а вытянул из него не деньги, а подкладку.
Последнему же гонорару, выстраданному в омерзительно ванильной короткометражке, вот-вот придет конец.
Ганн всегда с ухмылкой наблюдал за тем, как я ищу по всему дому заначки, но нахожу лишь пустые, выгребенные собственными руками места. А идти в банк я не любил, как и выходить на люди в дневное время. Ночью ты можешь скрыться под ее таинственным покровом, проскользнуть в толпе и затеряться, но днем кажется, что все взгляды мира прикованы к тебе, тебя анализируют, а ты не можешь сделать ни единого движения, не подумав о последствиях и мнении чужаков.
Деньги кончались, но я не спешил хвататься за первую же предложенную моим агентом роль. Во мне сгорала страсть к актерскому искусству, испепелялась малейшая тяга примерять на себя шаблонные маски, умирало желание продолжать свое нелегкое дело – желание, некогда сравнимое с глотком свежего воздуха, со свободой после гнилой, но прочной клетки. С жизнью оно было сравнимо. Но теперь оно умирает. Клубы, наркотики, выпивка, гулянки в неизвестных компаниях и случайные подружки его убивали. Сначала ослепили, отупили и вот теперь убивали, и мои жалкие попытки вдохнуть в него жизнь оканчивались мыслью: «А может, то было временное увлечение?»
– Если не можешь продолжить дело, из-за которого раньше сердце наполнялось теплом, то вспомни, почему так происходило, – говорил мне Ганн. Он пусть и был тогда дико пьян, но как никогда прав.
Так почему же мое сердце наполнялось теплом, когда я думал об актерском мастерстве? Почему я стремился к этому? Что же я нашел в нем? И как мне вернуть страсть к актерству?
Я занялся этим делом не только из-за интереса. Оно у меня получалось, а люди были готовы платить сумасшедшие для «Аллеи шприцев» деньги, которые могли помочь мне завершить полосу неудач. Меня привлекали легкость обогащения, удовольствие от процесса зарабатывания денег, но очень скоро я ощутил, насколько это тяжело.
Истинный ответ, казалось, был у меня перед глазами. Незамысловатый будущий фильм Кристиана Кавилла с героем, коего мне никогда не приходилось играть. Часто бывает так, что чем проще описание фильма, тем тяжелее, глубже и сложнее он. И тем больший и глубокий отпечаток оставит эта лента не только на зрителях, но и на самих создателях. Надо же, я еще даже не согласился на предложение сняться в нем, а он уже оставил свой отпечаток у меня в душе. Так, может, роль парня, влюбленного в другого парня, – тот редкий глоток свежего воздуха и полет в неизвестную реальность – и есть спаситель моей тяги к актерскому искусству? Но будь то настоящей тягой, стал бы я так терзаться и искать шанс на спасение?
– Колдер сегодня придет, – напоминал мне Ганн. Он стоял в дверях коридора и поправлял галстук. Мне стоило увидеть подарочную коробку на кресле, чтобы даже спросонья понять, что он собирается к дочери.
– Почему ты не сказал мне, что уходишь? – Я зевнул, взъерошивая волосы.
Я был еще сонным, но слишком обидчивым и критичным, чтобы принять молчание Ганна за отстраненность или усталость от моей компании. Последние три-четыре дня после переговоров с Кристианом мы провели вместе, практически не выходя из провонявшей чипсами, алкоголем и сигаретами квартиры.
На эти дни я превратился в настоящую свинью. Спал и ел там, где только желала моя одурманенная алкоголем голова, разбрасывал грязную одежду, белье, упаковки от неаккуратно сожранной еды, остатки и крошки которой ютились на полу, совокупляясь с пылью там, где только позволяла моя лень.
Ганн в своем чистом костюмчике на фоне этого хаоса одиноких душ выглядел как интеллигент, ошибшийся квартирой, хотя он и сам был частичным создателем этого беспорядка. Однако, в отличие от меня, он искал в этом выгоду – ту обстановку, в которой мысль сама бежит к нему на бумагу, а он сам – так, лишь ее проводник, невольный трансфер, который в случае отсутствия этих мыслей задохнется, ибо эти мысли – его личные глотки свежего воздуха.
– Я не сказал тебе потому, что ты не смог бы пойти со мной, – Ганн открыл дверь. – Вы договорились с Колдером встретиться сегодня у нас. Забыл?
Нет, не забыл, но после четырех дней оторванности от реальности его приход превратился в мираж, окутанный серой дымкой, и я уже не надеялся, что он не только превратится в четкую картинку, но и воплотится в реальности.
– Я ведь упоминал, что не особо-то и хочу учиться музыке. А после встречи с Колдером мне вообще расхотелось чему-либо учиться.
