– Не надо напрасной жалости, друг, – сказал Степан Король, подойдя. – Я был готов к этому. Твоя бабушка – благородная женщина, и я больше никогда не…
Его голос сорвался. Справившись с волнением, он оглядел маму и папу Никиты и отвесил им поклон.
– Прошу извинить, – сказал Король.
– Ничего, ничего, – смущенно заговорили мама и папа.
Король коротко кивнул и, вытянув руку, сунул Ориона Никите.
– Возьми себе. Я не могу… не знаю, что с ним делать.
Никита выпустил ладони мамы и папы и обеими руками взял Ориона. Степан Король еще раз поклонился и быстро пошел прочь.
– Кто это? – шепотом спросила мама, когда плотник повернул на развилке и скрылся из вида.
– Король, – ответил Никита, разглядывая Ориона.
Выставив левое колено вперед, охотник целился из лука в невидимую дичь. Крепкий, тонкий, смуглый, бесстрашный – вот каким сделал его плотник.
Когда мама, папа и Никита наконец дошли до бабушкиного дома и поднялись на крыльцо, бабушка крикнула им из кухни, чтобы они проходили и садились за стол. Никита шепнул маме, что сейчас вернется, побежал к лестнице, протопал по ступенькам в свою комнату и спрятал Ориона под подушку. Он не хотел, чтобы бабушка увидела охотника и узнала, что теперь он принадлежит Никите.
* * *
После ужина пришел Протоня. Он посвистел, и Никита с мамой вышли к нему на дорогу. Протоня протянул Никите банку с мышонком. В банке лежали носки – такие же грязные, как в тот день, когда Оля забрала мышонка. Но Никите это было все равно – главное, что мышонок вернулся. Он только сейчас понял, как сильно соскучился по зверьку.
– Олька сама бы принесла, но мать ее наказала, – проговорил Протоня.
– Наказала? – ахнула мама.
– За то, что она так долго с вами болталась, – пояснил Протоня.
– Давай я пойду к вашей маме, – заволновалась мама Никиты, – объясню ей….
Но Протоня помотал головой.
– Все в норме, они пироги пекут, – сказал он. – Они всегда их пекут, когда Ольку дома оставляют.
Он помолчал и сказал Никите:
– Я бы клетку принес, которую мы Лизе сколотили. Но она к стене прибита.
И Протоня, сунув руки в карманы, пошел в темноту.
– Пока! – попрощался Никита.
– До свидания! – попрощалась мама.
Протоня обернулся на ходу и что-то пробурчал в ответ.
* * *
Спала мама. Спал папа. Спала бабушка – а может, не спала, а сидела на крыше сарая и глядела на звезды. Никита лежал в своей кровати, обнимая банку, и слушал, как шуршит в банке мышонок. Где-то в деревне залаяла собака, за ней другая и третья. Многоголосый лай прокатился над домами и замер. Никита вспомнил о Спутнике, вспомнил его вопросительный хвост, внимательный доверчивый взгляд. Что не спишь? О чем думаешь?
– Прости меня, Спутник, – шепотом попросил Никита. – Приходи ко мне иногда. Когда захочешь. Пожалуйста.
Воскресенье. Никита уходит из дома, и бабушка тоже
Никита проснулся рано утром. В глаза ему смотрел мышонок – сидел в банке за стеклом и не мигая глядел на Никиту.
– Ты вырос, – прошептал Никита. – Я тебя два дня не видел, а ты вырос.
Мышонок потер лапками нос, почесал за ушами. Обнюхал лежащие на дне банки крошки. Выпрямился, сверкнул глазами-бусинками и снова принялся умываться.
– Я знаю, – сказал Никита и тихо, чтобы не разбудить маму и папу, встал и взял банку в руки.
На цыпочках он подошел к двери и легонько толкнул ее. Дверь скрипнула и отворилась. Никита ступил на лестницу и начал на цыпочках спускаться.
– Ау! – окликнули его шепотом.
Никита замер, прижимая к себе банку, и обернулся. Из комнаты выглядывал взъерошенный папа. Он, как воробей, поджимал под себя босую ногу и ежился от холода.
– С тобой можно?
Они с папой забрались в кусты смородины. Никита осторожно перевернул банку, чтобы мышонок мог выйти. Мышонок не выходил. Никита стал уговаривать и убеждать, что ничего страшного снаружи нет. Мышонок нюхал воздух и не двигался. Тогда Никита сунул руку в банку, бережно взял мышонка и вынул. Посадил в траву.
– Прости, надо было раньше тебя отпустить, – сказал Никита. – Найди себе подружку и роди побольше детей.
– И не попадайся коту, – добавил папа.
– Пап! – возмутился Никита. – Он не попадется, он умный!
– Да-да, – закивал папа. – Я просто так. Я просто беспокоюсь.
– Не беспокойся.
Мышонок обнюхал травинки и землю, повертел головой и проворно юркнул под листья одуванчика. Никита вглядывался в траву, надеясь заметить бурую спинку, но мышонок уже исчез. Вот так – быстро и без следа.
– С ним все будет хорошо, – сказал папа.
Никита кивнул.
– Пойдем, – папа тронул его за плечо, – я кое-что придумал.
* * *
– Папа, ты бабушке кухню поджег!
Тысяча драконов, да что же это такое, что они натворили, о чем они только думали в это злосчастное утро! Никита схватил кастрюлю со вчерашним бульоном и опрокинул ее на полыхающее полотенце и горящую синим пламенем конфорку. Холодный бульон, белые плитки застывшего жира, кости с мясом – все это обрушилось на пламя, забулькало, зашипело и завоняло.
– Ничего не поджег, – тяжело дыша, проговорил папа.
Он все еще держал кончик обуглившегося полотенца.
Сначала все шло отлично: папа с Никитой пришли на кухню, папа протянул Никите коробок спичек с охотником и сказал, что Никита сам может зажечь плиту. Сказал, что был не прав, когда не доверял Никите и считал его маленьким, – Никита уже достаточно взрослый, чтобы зажигать конфорку, тем более если бабушка научила его делать это правильно. Никита обрадовался и зажег конфорку. Они решили приготовить оладьи, сделать сюрприз: бабушка и мама проснутся, а завтрак уже готов. Приготовили тесто, поставили сковороду на огонь – все как положено. Но папа немного промахнулся, когда наливал масло на сковороду, – миг, и масло вспыхнуло. Огненный дракон встал на дыбы и опалил папе подбородок. Папа, не рассуждая, схватил полотенце, намереваясь затушить им пламя. Но полотенце не помогло – она загорелось само. Тогда-то Никита и взялся за бульон.
