Они явились выказать уважение королю, ведь некоторые из них отчаянно стремились подобраться поближе к трону, чтобы привлечь к себе внимание, вымолить милость, место и повышение по службе для себя или своих родственников. Они пришли, чтобы встретиться со знакомыми, послушать последние сплетни о кронпринце, повидаться с любовниками или возлюбленными, потанцевать, выпить пунша и сыграть в карты. Они искали любую возможность выделиться и возвыситься, установить или улучшить отношения с влиятельными персонами и вообще приятно провести время.
В этот вечер особенное внимание обращала на себя стайка взволнованных, заметно нервничающих молоденьких девушек в самом расцвете невинной девичьей красоты, в новых платьях, украшенных лентами и оранжерейными цветами. В компании родственников мужского сословия либо покровительниц женского пола они ожидали случая быть представленными при дворе и официально принятыми королем Георгом II и его дочерью, принцессой Амелией.
Одной из них была красавица София Графтон, опиравшаяся на руку отца, виконта Графтона; по другую сторону от нее стояла ее крестная мать, леди Бернхэм. Подобное представление служило своего рода уведомлением, что отныне юная девушка имеет полное право официально появляться в обществе и быть принятой при иностранном дворе, но все прекрасно понимали, что это был и сигнал о том, что она достигла брачного возраста.
Софию, которой четыре месяца назад исполнилось шестнадцать, естественно, интересовало замужество, но исключительно в абстрактном, отвлеченном смысле, так сказать. Брачный союз представлялся ей отдаленным, скучным и, скорее всего, неизбежным будущим, неразрывно связанным с чувством долга и необходимостью иметь детей. В данный момент он интересовал ее куда меньше тех непосредственных перспектив, что открывались перед девушкой, вступающей в высшее общество. Выход в свет означал главным образом возможность посещать балы, о чем она мечтала вот уже много лет. Балы же сулили романтические увлечения, опять-таки в самом общем смысле, ибо не имели ничего общего с реальным замужеством, зато подразумевали красивые платья, музыку и бальные залы, переполненные молодыми людьми, добивающимися права танцевать с нею. И если некоторые из молодых женщин, занимающих то же положение, что и София, предвкушали замужество как средство для обретения свободы после того, как произведут на свет наследника, то сама София подметила, что свобода жены зависит от прихоти мужа. Последний имел право ограничить свободу супруги так, как ему заблагорассудится. Лорд Графтон был любящим отцом, и София, не питая особенного интереса к кому-либо из молодых людей, вовсе не спешила обменять столь щедрого и благожелательного родителя на совершенно непредсказуемого супруга.
Удостоверившись, что София наконец-то обрела здравый смысл и благопристойность, усвоив заодно и правила приличия, кои он столь старательно стремился привить ей, лорд Графтон и впрямь предоставил дочери большую свободу. Его друзья предостерегали его, что шестнадцать лет – трудный возраст, когда девушки с большой охотой воображают, что влюблены. Однако лорд Графтон полагал, что сей этап взросления Софии, сколь бы бурным он ни был временами, уже благополучно пройден и остался в прошлом. Красавица София обладала острым и практическим складом ума. Она не увлекалась чтением романов и еще ни разу не демонстрировала романтической наклонности тосковать о каком-либо ослепительном рыцаре на белом коне. И если она с нетерпением ожидала возможности посещать балы – что ж, в ее возрасте это было естественно. Танцы – вполне невинное времяпровождение, и лорд Графтон ничего не имел против них.
Для Софии же появление в королевской гостиной нынешним вечером означало окончательный отказ от скуки и уныния классной и детской комнат, а также строгой гувернантки. Целых четыре года она стремилась к тому, чтобы иметь возможность надеть красивое платье, танцевать в обществе, обзавестись поклонниками и ужинать в поздний час, и эта цель стала для нее самой желанной и долгожданной. Нетерпеливо ожидая, пока шеренга двинется вперед, она вслушивалась в соблазнительные и волнующие звуки музыки, долетающие из бальной залы, и мысленно подталкивала девушку впереди себя, чтобы та поторапливалась. Софии казалось, будто перед нею вот-вот распахнутся врата рая, и задержка буквально выводила ее из себя.
Глаза ее сверкали, пока она упивалась броским великолепием общества, частью которого ей довелось стать сегодня вечером: блеском драгоценностей; тяжелыми ароматами духов и пудры, которые забивали куда более неприятные запахи; элегантными крошечными мушками черного атласа и высокими прическами светских модниц; морем изысканных тканей, натянутых на широкие обручи юбок из китового уса; корсажами, вырезанными столь искусно, что едва удерживали пышные груди; цветастыми поясами и кушаками, жилетами и прочими декоративными украшениями, кои носили мужчины; случайными росчерками военных мундиров; ливреями лакеев; париками, кружевными манжетами и оборками; веерами, которые закрывались и вновь раскрывались, передавая тайные кодированные послания влюбленным, – всей той роскошью и богатством, что царили повсюду!
Нынче вечером София чувствовала себя в ударе и, поглядывая на других девушек и признанных модниц, уверилась в том, что ее платье было самым красивым, хотя ради него ей пришлось выдержать битву со своей крестной матерью. Чопорная и прямолинейная леди Бернхэм, вырядившаяся в древний черный атлас, хотя и украшенный полагающимися широкими юбками и кружевными оборками на локтях, после смерти супруга обратилась в ярую евангелистку. С пылом, несвойственным ее классу, она окунулась в чтение Библии, погрузилась в деятельность миссионерских обществ и занялась добрыми делами для бедняков. Она категорически не одобряла все фривольное, включая выход девушек в свет, шикарные платья, презентации, увеселительные прогулки, пьесы, балы и все прочее, что отвлекало их внимание от проявлений духовного начала, достижения высоких целей или благотворительности. Она не покладая рук трудилась над религиозным пробуждением Софии, в чем, правда, не достигла видимых успехов.
Тем не менее, невзирая на отвращение к легкомысленному времяпрепровождению и собственную озабоченность духовным благоденствием Софии, леди Бернхэм сочла своим долгом сопровождать девушку нынче вечером вместо ее покойной матери, поскольку лорд Графтон категорически настаивал на том, чтобы его дочь, последний представитель рода Графтонов, была официально представлена высшему обществу. И хотя сама леди Бернхэм не видела в этом решительно никакой необходимости, она все же согласилась, пусть и неохотно, что титул налагает на его носителя определенные обязательства, и посему на время отложила в сторону собственные предубеждения. Она сочла, что, как только София выйдет в свет, ее отец сосредоточится на том, чтобы поскорее устроить дочери подобающий брачный союз, а затем, удалившись после замужества в деревню, София окажется вне досягаемости непристойных соблазнов высшего света и ступит на куда менее искушающую стезю добродетели в Сассексе. Леди Бернхэм сама росла и воспитывалась в деревне, придерживаясь твердого мнения, что там обрести благочестие куда легче, нежели в Лондоне.
Итак, леди Бернхэм, несмотря на полное неприятие тщеславного и фривольного времяпрепровождения, из собственного опыта прекрасно знала, какими должны быть манеры и официальное платье девушки, впервые вступающей в королевский салон или гостиную. На протяжении нескольких лет она была фрейлиной покойной королевы Каролины, а после этого – принцесс королевской фамилии, вследствие чего могла наставить Софию в ее приготовлениях. Но в обмен она заявила, что может наложить вето на любое платье, которое сочтет чересчур откровенным. К вящему унынию Софии, леди Бернхэм отказалась санкционировать модный низкий вырез, который выставлял на обозрение всю грудь, а заодно настояла на том, что венецианская карминовая парча, расшитая черной тесьмой и украшенная черными же лентами, которая так пришлась по вкусу Софии, была решительно неподходящей для юной девушки.
